Бонифация подождала сержанта возле хижины. От ветра ее волосы вздымались петушиным гребешком, да и своей горделивой позой, постановкой ног и выпирающим крепким задочком она напоминала петушка. Сержант улыбнулся, погладил ее голую руку – право слово, у него стало тепло на сердце, когда он издали увидел ее, – и зеленые зрачки Бонифации, в которых искрилось солнце, слегка расширились.
– Как хорошо ты начистил сапоги, – сказала Бонифация. – И форма как новенькая.
Лицо сержанта расплылось в улыбке, а глаза стали как щелочки.
– Ее выстирала сеньора Паредес, – сказал он. – Я боялся, что пойдет дождь, но, на мое счастье, на небе ни облачка. Такой погожий денек, как будто мы в Пьюре.
Ты даже не заметил, что я в обновке, – сказала Бонифация. – Тебе не нравится мое платье?
– И правда, я не обратил внимания, – сказал сержант. – Оно тебе идет. Желтый цвет к лицу брюнеткам. Это было платье без рукавов с квадратным вырезом и широкой оборкой. Сержант, улыбаясь, оглядывал Бонифацию и все гладил ее руку, а она стояла не шевелясь и глядела в глаза сержанта. Лалита одолжила ей белые туфли, вчера вечером она примерила их, они ей жмут, но она все-таки наденет их, когда они пойдут в церковь, и сержант посмотрел на босые ноги Бонифации, утопающие в песке: он не хочет, чтобы она ходила босиком. Здесь это не имеет значения, дорогая, но, когда они уедут, ей придется всегда ходить в туфлях.
– Сперва мне надо привыкнуть, – сказала Бонифация. – Разве ты не знаешь, что в миссии я носила только сандалии? А это совсем другое дело, они не жмут.
На террасе показалась Лалита: что слышно о лейтенанте, сержант? Ее длинные волосы были стянуты лентой, а на шее блестели стеклянные бусы. Губы у нее были накрашены – до чего сеньора хороша собой, – щеки нарумянены – сержант охотно женился бы на ней, а Лалита – лейтенант не приехал? Что слышно?
– Никаких сведений, – сказал сержант. – Известно только, что он еще не прибыл в Форт Борха. Видимо, идут сильные дожди, и они застряли на полдороге. Но почему вы так беспокоитесь, что вам лейтенант, сын родной, что ли.
– Уходите, сержант, – нахмурившись, сказала Лалита. – Перед венчанием негоже видеться с невестой, это приносит несчастье.
– Невеста? – вскричала мать Анхелика. – Ты хочешь сказать – сожительница, наложница.
– Нет, матушка, – кротким голосом возразила Лалита. – Невеста сержанта.
– Сержанта? – сказала начальница. – С каких пор? Как это произошло?
Монахини с удивленным и недоверчивым видом подступили к Лалите, которая стояла в смиренной позе, сложив руки и опустив голову, но краешком глаза следила за ними с едва приметной плутоватой улыбкой.
– Если мне не посчастливится, будете виноваты вы и дон Адриан, – сказал сержант. – Ведь это вы мне вырыли яму, сеньора.
Он громко смеялся, сотрясаясь всем телом. Лалита сложила крестиком пальцы, чтобы отвратить несчастье, а Бонифация отошла на несколько шагов от сержанта.
– Ступайте в церковь, – повторила Лалита. – Вы накличете беду и на себя, и на нее. Зачем вы пришли?
Само собой понятно зачем, сеньора, – и сержант протянул руки к Бонифации, – чтобы повидать свою милую, – а она отбежала – так ему вздумалось, – и так же, как Лалита, сложила крестиком пальцы и сотворила заклинание над сержантом, который, совсем развеселившись, – колдуньи, колдуньи, – хохотал во все горло – если бы мангачи видели этих двух колдуний. Но они не согласятся на это, и дрожащий кулачок матери Анхелики вынырнул из рукава, взлетел в воздух и исчез в складках сутаны: чтоб ноги ее не было в этом доме. Они стояли во дворе, напротив главного здания, а из сада доносились голоса резвившихся девочек. У начальницы был слегка задумчивый вид.
Больше всего она тоскует по вам, мать Анхелика, – сказала Лалита. – Все говорит: я самая счастливая, у меня много матерей, а первой вспоминает свою мамочку Анхелику. Она даже думала, матушка, что вы замолвите за нее словечко перед начальницей.
– Она настоящий бес и способна на любые уловки, – кулачок показался и исчез, – но меня ей больше не улестить. Пусть живет, если хочет, со своим сержантом, но сюда она не войдет.