– Разница в том, что Пьюра – город с большими зданиями, автомобилями и кино, – зевая, сказал Литума, – а Санта-Мария-де-Ньева – дыра, где чунчи ходят в чем мать родила, где тьма-тьмущая москитов и льют дожди, от которых все гниет, начиная с людей.
Зеленые глаза – зверьки, затаившиеся в чаще распущенных волос, – глянули исподлобья. Бонифация силилась втиснуть в туфлю левую ногу, наполовину вылезшую из нее.
Но в Санта-Мария-де-Ньеве две реки, и обе весь год широкие и глубокие, – с минуту помолчав, мягко сказала Бонифация. – А в Пьюре только маленькая речушка, да и та к концу лета пересыхает.
Непобедимые хохотнули – у Бонифации два и два три, три и два четыре, и она уже распалилась. Толстый потный Литума, не раскрывая глаз, мерно покачивался на стуле из стороны в сторону.
Ты все никак не привыкнешь к цивилизации, – наконец сказал он со вздохом. – Подожди немножко, и ты поймешь, что к чему. Тогда ты и слышать не захочешь о Монтанье, и тебе будет стыдно признаться, что ты оттуда родом.
У нее четыре и два пять, пять и два шесть, и братец Литума правильно ей ответил. Бонифация, чуть не содрав кожу с пятки, кое-как втиснула ногу в туфлю.
– Никогда мне не будет стыдно, – сказала она. – Никто не должен стыдиться своей родины.
– Все мы перуанцы, – сказал Обезьяна. – Что же ты не нальешь нам еще по стаканчику, сестрица?
Бонифация встала и медленно-медленно, едва отрывая ноги от скользкого пола, на который с опаской смотрели сверху обиженные зверьки, стала обходить мужчин, наполняя стаканы.
– Если бы ты родилась в Пьюре, ты бы не ходила так, как будто боишься, что под тобою пол провалится, – засмеялся Литума. – Тебе не были бы в новинку туфли.
– Перестань нападать на сестрицу, – сказал Обезьяна. – Не раздражайся из-за пустяков, Литума.
Золотистые капельки настойки падали на коварный пол, мимо стакана Хосефино, и у Бонифации дрожали не только руки, но и губы – это ведь не грех – и даже голос, – такой ее сотворил Бог.
– Конечно, не грех, сестрица, – сказал Обезьяна. – Подумаешь, большое дело, мангачки тоже не могут привыкнуть к каблукам.
Бонифация поставила бутылку на консоль, села – зверьки успокоились – и вдруг, ни слова не говоря, – ногой об ногу, готово, быстрей другую, – строптиво скинула туфли. Потом она наклонилась и неторопливо поставила их под стол. Литума перестал покачиваться, непобедимые уже не пели, а воинственно встрепенувшиеся зверьки с вызовом смотрели на мужчин.
– Она меня еще не знает, я ей покажу, с кем она имеет дело, – сказал Литума братьям Леон и повысил голос: – Ты уже не чунча, а жена сержанта Литумы. Надень туфли!
Бонифация не ответила и, когда он встал, не пошевелилась и даже не уклонилась от звонкой пощечины. Братья Леон вскочили и бросились между ними – что ты, братец, было бы из-за чего. Они удерживали Литуму – не надо выходить из себя – и шутливо отчитывали его – ишь, взыграла мангачская кровь, нужно держать себя в руках. Гимнастерка Литумы на груди и на спине потемнела от испарины, только плечи и рукава оставались светлыми.
– Она должна обтесаться, – сказал он, опять принявшись покачиваться на стуле, но теперь быстрее, в такт своим словам. – В Пьюре нельзя вести себя как дикарка. И вообще, кто хозяин в доме?
Зверьков почти не было видно – Бонифация закрыла лицо руками. Она плакала? Хосефино налил себе немного настойки. Братья Леон сели – милые дерутся, только тешатся, а чукуланские чолы говорят, чем больше муж лупит, тем больше и любит, может быть, в Монтанье женщины думают по-другому, но все равно, пусть сестрица простит его, пусть подымет личико, пусть сделает милость, улыбнется. Но Бонифация по-прежнему закрывала лицо руками, и Литума, зевая, встал.
– Пойду поспать часочек, – сказал он. – А вы оставайтесь, допейте эту бутылку, а потом пойдем пошататься. – Он искоса посмотрел на Бонифацию и суровым тоном добавил: – Когда дома нет ласки, ее ищут на стороне.
Нехотя подмигнув непобедимым, он ушел в другую комнату. Послышался мотив тонады, которую он насвистывал, потом заскрипели пружины. Непобедимые продолжали молча пить – стакан, другой, а когда налили по третьему, раздался здоровый размеренный храп. Глаза-зверьки снова показались, сухие и прищуренные.