– В Ньеву? А что ему было там делать? – сказал Фусия. – Откуда ты знаешь, что Хум уезжал в Санта-Мария- де-Ньеву?
– Я недавно узнал, – сказал Акилино. – В последний раз он удрал месяцев восемь назад, верно?
– Я уже почти потерял счет времени, старик, – сказал Фусия. – Но пожалуй, так, месяцев восемь. Ты встретил Хума, и он тебе рассказал?
– Теперь, когда мы уже далеко, я могу тебе сказать, – промолвил Акилино. – Лалита и Ньевес живут там. И вскоре после того, как они добрались до Санта-Мария- де-Ньевы, к ним заявился Хум.
– Значит, ты знал, где они? – задыхаясь, выговорил Фусия. – Ты помог им, Акилино? Выходит, ты тоже сволочь? И ты меня предал, старик?
– Поэтому ты и стыдишься, и прячешься ото всех, и не раздеваешься при мне, – сказала Лалита, и гамак перестал скрипеть. – Но разве я не чувствую, как у тебя воняют ноги? Они гниют у тебя, Фусия, а это похуже, чем мои прыщи.
Гамак опять заходил из стороны в сторону, и снова жалобно заскрипели столбы, но теперь уже дрожала Лалита, а не Фусия. Он весь съежился и замер под одеялами, не в силах вымолвить ни слова, и глаза его, полные ужаса, горели в темноте, как два трепещущих огонька.
– Ты тоже меня оскорбляешь, – пролепетала Лалита. – И если с тобой что-нибудь случается, всегда я виновата. Вот и сейчас – ты меня позвал, и ты же еще сердишься. У меня тоже злость закипает, и с языка срывается бог знает что.
– Это все москиты, пропади они пропадом, – тихо простонал Фусия, и его голая рука бессильно упала на одеяло. – Они искусали меня и заразили какой-то хворью.
– Да, москиты, а ноги у тебя вовсе не воняют, и ты скоро вылечишься, – всхлипнув, сказала Лалита. – Не обижайся, Фусия, я ведь это так, сгоряча, мало ли что наговоришь со злости. Принести тебе воды?
– Эти собаки строят себе дом? – сказал Фусия. – Они собираются навсегда остаться в Санта-Мария-де-Ньеве?
– Ньевеса законтрактовали как лоцмана тамошние жандармы, – сказал Акилино. – Туда прибыл новый лейтенант, помоложе, чем тот, которого звали Сиприано. А Лалита ждет ребенка.
– Дай бог, чтоб он подох у нее в брюхе, и чтоб она тоже подохла, – сказал Фусия. – Но скажи мне, старик, разве не там его вздернули? Зачем Хум ездил в Санта-Мария-де- Ньеву? Хотел отомстить за себя?
– Он ездил из-за этой старой истории, – сказал Акилино. – Требовать каучук, который забрал у него сеньор Реатеги, когда приезжал в Уракусу с солдатами. Хум, конечно, ничего не добился, а Ньевес понял, что он уже не в первый раз приезжает жаловаться, что только ради этого он и удирал с острова.
– Он ездил жаловаться жандармам в то время, как работал со мной? Неужели он не понимал, чем это пахнет? Мы все могли погореть из-за этой скотины, старик.
– Верней, из-за этого сумасшедшего, – сказал Акилино. – Подумать только – сколько лет прошло, а он все свое. Умирать будет, а не выкинет из головы того, что с ним случилось. Такого упрямого язычника, как Хум, я еще не встречал, Фусия.
– Это все москиты и водяные пауки, – простонал Фусия. – Они искусали меня, когда я залез в бочагу вытащить подохшую черепаху. Но ранки уже подсыхают, а когда чешешься, они гноятся, оттого и пахнет, дура.
– Не пахнет, не пахнет, – сказала Лалита, – это я со злости, Фусия. – Раньше ты всегда хотел меня, и мне приходилось придумывать отговорки – у меня месячные, не могу. Почему ты так изменился, Фусия?
– Потому что ты стала старая, дряблая, а мужчин тянет только на ядреных баб! – закричал Фусия, и гамак запрыгал. – Москиты тут ни при чем, сука.
– Я и не говорю про москитов, – прошептала Лалита, – я же знаю, что ты лечишься. Но по ночам ты мне делаешь больно. Зачем же ты зовешь меня, если я такая, как ты говоришь? Не мучай меня, Фусия, не заставляй меня ложиться в твой гамак, раз ты не можешь.