– А кто живет в колонии, старик? – сказал Фусия. – Там есть полицейские?
– Нет, полицейских я не видел, – сказал Акилино. – Там живут семьи. Жены, дети. Они обзавелись маленькими фермами.
– И их же семьи так брезгуют ими? – сказал Фусия. – Несмотря на то что это их родные, Акилино?
– Бывают случаи, когда родство не играет роли, – сказал Акилино. – Наверное, не могут свыкнуться, боятся заразиться.
– Но тогда, значит, никто их не навещает, – сказал Фусия. – Значит, посещения запрещены.
– Нет, нет, наоборот, их многие навещают, – сказал Акилино. – Надо только сначала влезть на баржу, где тебе дают кусок мыла, чтобы ты помылся, и заставляют снять свою одежду и надеть халат.
– Зачем ты меня уверяешь, старик, что приедешь повидаться со мной? – сказал Фусия.
– С реки видны их дома, – сказал Акилино. – Хорошие дома, есть и кирпичные, как в Икитосе. Там тебе будет лучше, чем на острове, приятель. Заведешь себе друзей и будешь жить спокойно.
– Оставь меня, старик, в каком-нибудь укромном местечке на берегу, – сказал Фусия. – Время от времени будешь привозить мне еду. Я буду жить, как в норе, и никто меня не увидит. Не отвози меня в Сан-Пабло, Акилино.
– Да ведь ты еле ходишь, Фусия, – сказал Акилино. – Неужели ты не понимаешь, дружище.
– А как же ты дала себя лечить знахарю уамбисов, раз ты их так боишься? – сказала Лалита.
Шапра не ответила, только улыбнулась.
– Я привел его к ней, хоть она и не хотела, хозяйка, – сказал Пантача. – Он пел, плясал, плевал ей табачной жвачкой в лицо, а она глаз не раскрывала. Ее трясло не столько от лихорадки, сколько от страха. По-моему, она от испуга и вылечилась.
Загремел гром, пошел дождь, и Лалита укрылась под кровлей. Пантача продолжал сидеть на перилах, и ему брызгало на ноги. Через несколько минут дождь перестал, и над поляной поднялись густые испарения. В хижине лоцмана погас огонь, должно быть, уже заснул, хозяйка, а это была только присказка, настоящий ливень начнется как раз тогда, когда уамбисы разгуляются. Акилино, наверное, испугался грома – и Лалита вскочила с крылечка – пойти посмотреть, – пересекла поляну и вошла в хижину. Фусия держал ноги в лоханях, и кожа у него на ляжках была красноватая и пупырчатая, как эти глиняные посудины. Не сводя глаз с Лалиты, он схватился рукой за москитную сетку – почему он стыдится? – сорвал ее и прикрылся – что ж тут такого, если она увидит, – потом зарычал и согнулся в три погибели, стараясь достать сапог, – ведь для нее это неважно, Фусия, – наконец дотянулся и запустил им в нее. Сапог пролетел мимо Лалиты и ударился о койку, но ребенок не заплакал. Лалита опять вышла из хижины. Теперь шел частый дождь.
– А тех, кто умирает, старик, там же и хоронят? – сказал Фусия.
– Конечно, – сказал Акилино. – Не бросать же их в Амазонку, это было бы не по-христиански.
Так ты всегда и будешь скитаться по рекам, Акилино? – сказал Фусия. – Тебе не приходило в голову, что ты можешь умереть в лодке?
– Я хотел бы умереть в моем селении, – сказал Акилино. – Никого у меня нет в Мойобамбе, ни семьи, ни друзей. И все-таки мне бы хотелось, чтобы меня похоронили на тамошнем кладбище, сам не знаю почему.
– Мне бы тоже хотелось вернуться в Кампо Гранде, – сказал Фусия. – Посмотреть, что сталось с моими родными, с однокашниками. Должно быть, кто-нибудь еще помнит обо мне.
– Иногда я жалею, что у меня нет компаньона, – сказал Акилино. – Многие набивались работать со мной, предлагали выложить денежки на новую лодку. Всем соблазнительно жить, как я, – сегодня здесь, а завтра там.