– Говорят, Пьюра в сто раз больше, чем Санта-Мария- де-Ньева, – сказала Бонифация, – и дома там такие, как в журналах с картинками, которые получают матери. Деревьев там мало, а все пески и пески.
– Мне жаль, что ты уезжаешь, но я рада за тебя, – сказала Лалита. – Матери уже знают?
– Конечно, они надавали мне кучу советов, – сказала Бонифация. – Мать Анхелика даже всплакнула. Какая она старенькая стала, уже ничего не слышит, мне пришлось ей кричать в ухо. Она еле ходит, Лалита, и, по глазам видно, все время боится упасть. Она повела меня в часовню, и мы вместе помолились. Наверное, я уж больше никогда ее не увижу.
– Она ехидная, злая старуха, – сказала Лалита. – Только и знает шипеть – ты там не подмела, это не вымыла, и пугает меня адом, каждое утро пристает – ты покаялась в своих грехах? А вдобавок говорит мне ужасные вещи про Адриана – он бандит, он всех обманывал.
– Она брюзжит, потому что она старенькая, – сказала Бонифация. – Наверное, понимает, что скоро умрет. Но ко мне она добра. Она меня любит, и я ее тоже люблю.
– Рожковые деревья, ослы и тондеро, – сказал лейтенант. – И вы увидите море, сеньора, от Пьюры оно недалеко. А в море купаться не то что в реке.
– А еще говорят, там самые красивые женщины в Перу, – сказал Тяжеловес.
– Ох уж этот Тяжеловес, – сказал Блондин. – Какое дело сеньоре, что в Пьюре красивые женщины?
– Я это для того говорю, чтоб она остерегалась пьюранок, – сказал Тяжеловес. – А то как бы они не отбили у нее мужа.
– Она знает, что я человек серьезный, – сказал сержант. – Я мечтаю только увидеться с друзьями, с моими двоюродными братьями. А о женщинах я и не думаю, мне своей жены больше чем достаточно.
Так мы тебе и поверили, чоло, – засмеялся лейтенант. – Не спускайте с него глаз, сеньора, а если отобьется от рук, дайте ему хорошую трепку.
– Если можно, запакуйте какую-нибудь пьюраночку и пришлите мне, господин сержант, – сказал Тяжеловес.
Бонифация улыбалась провожающим, но время от времени глаза ее заволакивались печалью, и губы слегка дрожали. Селение уже просыпалось, в лавке Паредеса толпились христиане, старая служанка дона Фабио подметала террасу губернаторского дома, а мимо капирон, направляясь к реке, проходили молодые и старые агваруны с шестами и острогами. Солнце лизало крыши из листьев ярины.
– Пора бы трогаться, сержант, – сказал Пинтадо. – Лучше пройти через пороги сейчас, пока ветер не покрепчал.
– Сперва послушай меня, а уж потом говори «нет», – сказала Бонифация. – Дай мне хотя бы объяснить тебе.
– Лучше не загадывай, – сказала Лалита, – а то будешь расстраиваться, если ничего не выйдет. Думай только о сегодняшнем дне, Бонифация.
– Я уже поговорила с ним, и он согласен, – сказала Бонифация. – Он обещал давать мне по солю в неделю, и я сама буду подрабатывать, ты ведь знаешь, что матери научили меня шить. Но что, если эти деньги украдут? Они ведь должны пройти через много рук, может, ты их и не получишь.
– Я не хочу, чтобы ты посылала мне деньги, – сказала Лалита. – На что они мне.
– А, придумала, – сказала Бонифация, хлопнув себя по лбу. – Я буду посылать их матерям, у кого же хватит духу обокрасть монахинь? А матери будут передавать их тебе.
– Хоть и по своей охоте уезжаешь, а все-таки как-то грустно, – сказал сержант. – К местам, с которыми свыкся, волей-неволей привязываешься, даже если эти места не стоят доброго слова. Я только сейчас это почувствовал, ребята.