В последовавшей за этим суматохе кое-кто из адвокатов неприлично обогатился. Конечно, это была верхушка пирамиды, серьезно вложившаяся в игру и изрядно рисковавшая. Одной небольшой юридической фирме из Техаса досталось полмиллиарда, остальным – пропорционально их вложениям. Доля Болтона достигла 21 миллиона, и он собирался оставить эти деньги себе.
Его жена знала о внутренней бухгалтерии фирмы традиционно мало, поскольку Болтон взял за правило практически ни во что ее не посвящать. Он наложил запрет на любые сплетни о сумме отступного и сам отказывался ее обсуждать, хотя время от времени с удовольствием напоминал обоим своим сыновьям, что когда-то они скептически отнеслись к табачной тяжбе и советовали отцу не встревать в нее. Болтон хотел развестись, но ему была невыносима мысль о бесконечной борьбе со сворой голодных адвокатов, сующих нос в его финансы.
Финансовое участие в тяжбе было первым его блестящим ходом. Вторым стало решение не трогать полученный выигрыш, а инвестировать его на десятилетний срок. За это время он мог добиться развода, а могло произойти и нечто другое – почему бы его жене, имевшей слабое здоровье, не уйти в мир иной?
Последнее и произошло, причем весьма загадочным образом, жена так и не увидела денег, а Болтон отправился в тюрьму за непредумышленное убийство. Всего через месяц отсидки стали поступать «табачные чеки», по 3 миллиона долларов в год, и так должно было продолжаться не менее двенадцати лет. Старый Стю открывал по всему миру офшорные счета и рассеивал деньги по бесчисленным адресам, которые не могла отследить даже сотня агентов налоговой службы. Фигурировавшие в бухгалтерии фирмы цифры доходов устраивали мытарей, при этом львиная доля «табачных денег» утекала в теневые налоговые гавани, неподвластные американскому законодательству.
Секретный план был нехитрым. Выйдя из тюрьмы, Болтон исчезал, скорее всего, под руку с молоденькой блондинкой и всплывал в экзотических краях, где мог тратить свои денежки и одновременно наслаждаться их приростом. Старому Стю полагалось достойное вознаграждение за усилия, обеспечивавшие и ему красивый уход от дел.
По закону и по всем этическим правилам деньги целиком и полностью принадлежали фирме «Маллой энд Маллой». Технически адвокаты, Расти и Кирк, поступили бы вразрез с этикой, если бы поделились гонорарами с теми, кто не являлся адвокатом, то есть с Болтоном. Но юридическими и этическими тонкостями тут обычно пренебрегали, а сыновья были неспособны достичь согласия в том, как противостоять отцу.
Противостояние, однако, было неизбежным.
– Рано или поздно они потребуют часть денег себе, – предрекла Дианта.
– Без сомнения, – с улыбкой согласился Старина Стю. – Только им их не найти.
– Крепись! Осталось недолго. Фирма теряет деньги. Оба заложили всю свою недвижимость. А теперь Кирку к тому же приспичило развестись, значит, жди, что всякие неприятные типы станут копаться в твоих отчетах.
– Слушай внимательно, Дианта. В этой бухгалтерии сам черт ногу сломит. Уж я-то знаю, ведь я сам ее веду по настоянию моего клиента. Но я, в отличие от него, в тюрьму не попаду. Из-за него уж точно не сяду.
– Приятно это слышать, Стю. Ты только постарайся, чтобы и остальным ничего такого не грозило.
Каждый день к пяти часам бар в отеле «Ритц-Карлтон» заполнялся состоятельными командированными, охотно платившими двадцать долларов за одну дозу спиртного, а все потому, что они умели проводить такие траты, как представительские расходы.
Неслучайно этот бар и прилегающий к нему холл облюбовали эффектные молодые женщины из делового центра города. Став популярным местом, где собирались дамы высокого полета, заведение привлекало также местную процветающую публику мужского пола, желавшую выпить.
Расти любил тут бывать, появляясь раз в неделю, а то и чаще. Обычно он встречался здесь с юристами и судьями, заглядывавшими в бар опрокинуть рюмку-другую, прежде чем укатить к себе в пригород. Сам он, будучи холостяком, и после отъезда своих приятелей оставался у стойки бара, где начинал обращать внимание на женщин. Таков был его привычный ритуал.
Но этим вечером он сидел в баре один, допивая третий по счету скотч и кляня очередное жюри присяжных. Он, конечно, свалял дурака, запросив такие громадные деньжищи. Он знал Сент-Луис не хуже всех других и понимал, что это консервативный город, не привыкший к умопомрачительным вердиктам. Не то что некоторые другие города, известные тяжелыми процессами, сулящими сногсшибательный куш: Майами, Хьюстон, Бостон, Сан-Франциско… Сент-Луис в этот список не входил. Напрасно он не сдал назад и не ограничился требованием десяти миллионов. На его счету уже были выигрышные вердикты на пять и на шесть с половиной миллионов, так что десятка выглядела бы вполне разумно. Но проблема заключалась в том – и он, пьянея, все лучше это сознавал, – что его эго задирало планку гораздо, гораздо выше. Ему хотелось собственноручно сделать Сент-Луис городом, где выносятся поражающие воображение вердикты. Он, Расти Маллой, желал стать королем городских адвокатов и свысока поглядывать на других адвокатишек, умоляющих его помочь им разрулить сложное дело. Он бы выбирал самые выгодные дела и одерживал победы одну за другой.
В бар с помпой заявились три молодые женщины, и Расти отвлекся на них. Одну он уже видел здесь раньше и, очень может быть, угощал ее выпивкой. Им было примерно по тридцать лет, все три, вероятно, имели мужей и хотели развлечься, прежде чем разъехаться по домам. Короткие юбки, высокие каблуки, оголенные руки, щедро выставленная напоказ плоть. Устроившись в углу, они стали изучать обстановку. Одна уставилась на Расти, вторая тоже. Он кивнул бармену Хосе и указал подбородком на женщин. Хосе знал, чего хочет мистер Маллой: чтобы спиртное лилось рекой.
Подойдя к ним, он сказал, не обращая внимания на их хихиканье:
– Я угощаю. Что выберете?
Если бы они ждали своих мужей или приятелей, то отправили бы его куда подальше, но этого не случилось. Две освободили для него местечко на диванчике между ними, одна похлопала ладошкой по сиденью – мол, присаживайтесь. Он втиснулся на предложенное место и оценил ноги всех трех. Официант принял у них заказ.