Так как Акте промолчала, она не упорствовала. Но лишь настойчиво попросила:
– Возвращайтесь поскорее. Я покажу вам Лабиринт.
О Лабиринте она не заговаривала с той первой встречи.
Итак, Акте одна уехала в Самосату. Она ждала встречи с императором в мучительно-счастливом напряжении, которого не испытывала уже долгие годы. В то утро, когда ее предупредили, что император посетит ее, она принялась ходить по всем комнатам, нарядившись как бы для подлинного Нерона, взбудораженная ожиданием. В сотый раз старалась она представить себе, что сделал бы настоящий Нерон, если бы снова свиделся с ней при таких обстоятельствах, после столь долгой разлуки. Он рассмеялся бы тихо, добродушно, по-мальчишески, он подошел бы к ней близко, близко, потянул бы носом, обнюхивая ее, приблизил бы серые близорукие глаза к самому ее лицу, пристально взглянул бы на нее и только затем обхватил бы ее милыми мясистыми руками, рассмеялся, засиял, бросил несколько торопливых греческих слов. Затем замолчал бы, сопя, учащенно дыша, взял бы ее руки, крепко пожал и сказал бы на простом латинском языке:
– Здравствуй, Акте. Здравствуй, маленькая Акте.
Да, так именно он сказал бы, хотя ростом он и был не больше ее самой.
Клики перед домом, слова команды и звон оружия. Шаги вверх по лестнице. Знакомые шаги. Дверь распахнулась, портьера отброшена. Входит незнакомец.
Нет, не незнакомец: в комнату входит Нерон. Это его лицо, его широкий лоб, его рыжеватые волосы, его серые прищуренные близорукие глаза, его толстая, по-детски оттопыренная нижняя губа. Он идет к ней, он смеется добродушно, по-мальчишески, он подходит близко, близко, пристально смотрит на нее, хватает ее белыми мясистыми руками, сияет. И вот звучит голос Нерона, он бросает несколько торопливых греческих слов. Его ли это голос? И как странно он произносит «тэту».
Нет, только не придираться, не хулить, не сомневаться. Она хочет, чтобы это был его голос. Это его голос. И вот этот голос произносит на простом латинском языке:
– Здравствуй, Акте, здравствуй, милая Акте.
Красивое удлиненное лицо Акте побелело, как будто она превратилась в одну из своих статуй. Безвольно, почти бессильно принимала эта обычно так хорошо владеющая собой женщина юношески бурные ласки незнакомца. Возможно ли это? Она видела на шее Нерона рану, через которую вытекла его кровь, его жизнь, – она помогала обмыть его труп, она поцеловала его, она присутствовала при возложении тела на костер и сожжении, его пепел торжественно хранился в мавзолее ее парка в Риме. И вот этот человек здесь, его близорукие глаза, его дерзкие, детские, чувственные, царственные губы. Все было толще, массивнее, пышнее, – ведь он стал на тринадцать лет старше, – но это было его лицо, его облик. Могли ли боги вторично создать тот же образ? Она, конечно, знала о шутке, которую сыграл тогда Нерон с горшечником Теренцием, и в обострившем все ее чувства напряжении она замечала не только неправильное произношение «тэты», но и все малейшие оплошности. И все же она испытывала страх, счастливый и отчаянный. Комната была полна Нероном, ее возлюбленным, так именно ее руки касались Нерона, так проникало в нее дыхание Нерона. Но если это так, то принадлежит ли ей умерший? Испуг и блаженство привели ее в такое смятение, что она почти лишилась чувств.
Она приказала себе проснуться. Она сказала себе, что тело, лицо, маска могут повториться. Но если она хорошенько присмотрится, то заметит, что движения, походка этого человека – иные, что всей своей сущностью он не похож на погибшего. Но она не хочет этого слышать, – по крайней мере, до поры. Она тихо высвободилась из объятий незнакомца. Нежным голосом, еще теплым от возбуждения, спросила:
– Где же ты был все это время? Почему ты не позвал меня?
Теренций подготовился к подобным вопросам и составил ответы в стиле Нерона. Но, актер до глубины души, он сосредоточил в приветствии все, что в нем было нероновского, и в первую минуту выложился так, что теперь был совершенно пуст. Правда, он достаточно владел техникой, чтобы в ответах не сбиться с тона, но воодушевление ушло. Акте пришла в себя, Акте увидела перед собой смешного маленького комедианта. Она смотрела на него с таким же чувством, как на свою любимую птичку, из которой велела сделать чучело и которая стояла в ее комнате, жалкая и немая. Очарование было нарушено, она стыдилась великой, блаженной и полной отчаяния минуты, пережитой ею. И все же она была благодарна Теренцию за эту минуту и не дала ему заметить своего неслыханного разочарования.
В общем, эта первая встреча прошла так, что даже для тонкого наблюдателя могла бы сойти за свидание между подлинным Нероном и его подругой. Но Акте была рада, что его посещение было недолгим. После встречи она почувствовала себя усталой и легла отдохнуть, как всегда. Она приучила себя даже после волнений спать свои два часа; спала она и сегодня. Но через ее сны прошел какой-то дикий, искаженный образ Нерона, и проснулась она более утомленной, чем легла.
В этот день Акте впервые почувствовала себя старой.
Она снова ощущала руки Нерона на своих плечах, кожа ее содрогалась от его дыхания, ее слух, ее сердце полны были голосом Нерона. Чьим голосом? Истинного или поддельного Нерона? Не все ли равно, какое имя носит этот человек? Не довольно ли того, что он существует? Разве это не было неожиданной, невообразимо великой милостью богов? Она готова была принять этого человека – кто бы он ни был – за Нерона, все видя, все слыша. И если порой она сердцем отшатывалась от него, потому что он был грубее, чем тот, кто жил в ее памяти, если ее ум высмеивал ее за то, что она поддалась его игре, – лоно ее тосковало по нем.
Вечером того дня, когда произошла их встреча, Нерон дал в честь Акте пир. Некоторое время он не чувствовал подъема, но потом на минуту его вдруг снова осенило вдохновение великого актера. Осчастливленная этой минутой, она ждала, что он, подлинный Нерон, неожиданно грубым окриком вышлет гостей и жадно на нее набросится. Но он разочаровал ее. Пробыв на пиру положенное по этикету время, он церемонно попрощался и удалился.
То же самое произошло на следующий и на третий день. Тогда она сама сказала ему с естественным бесстыдством любящей женщины:
– Когда же ты переспишь со мной, Рыжебородый Малыш?