Как? снова спрашиваю я. Как я обязана говорить?
Так, как сказали. Вы обязаны говорить то, что сейчас сказали.
Почему? Почему я обязана это говорить?
Потому что вы учительница музыки, говорит Самуил. И должны притворятся непредвзятой.
Притворяться? По-вашему, я притворяюсь?
Возможно, говорит он. И отламывает уголок от моего куска торта.
Это мой торт, говорю я.
Я думал, он вам не нужен.
Разве я сказала, что он мне не нужен? Нужен.
Так берите его.
Теперь-то он мне зачем? И сказав это, я понимаю, что нагрубила, словно бы дала понять, что, коснувшись торта, он как-то его замарал.
Пожалуй, говорит Сэмюэл, пожалуй, мне пора. Приятно было познакомиться с вами.
Да, отвечаю я. Больше мне сказать нечего. Он уходит и, по-моему, все облегченно вздыхают, а я чувствую себя дурой.
Понимаете, это и было особенностью Сэмюэла — у него имелись мнения. Вы не замечали, что в наше время мнений ни у кого уже нет? Люди слишком много говорят и никого не слушают, да и говорят-то ни о чем. Сэмюэл казался отчужденным, потому что был молчалив, но если ты разговаривала с ним — я имею в виду, разговаривала, не просто болтала, чтобы скоротать время, — он тоже с тобой разговаривал. Слушал то, что ты говорила, действительно слушал, обдумывал услышанное и часто не соглашался с тобой, но говорил тебе то, что думал сам. Мнения его могли казаться самодовольными, или неверными, или немного пугающими — иногда, — но, по крайности, они у него были.
Знаете, что я думаю, говорю я, встретившись с ним в учительской в первый день терма. Считайте это моим мнением, вы ведь так цените мнения. Я думаю, что Моцарт был вторым по величине из всех, когда-либо живших на свете композиторов. Гением. Чайковский же был идиотом, а Рахманинов сентиментальным дураком.
А Прокофьев? спрашивает он без заминки и без удивления в голосе.
Второй ряд, говорю я. Запасной игрок. И тоже сентиментальный дурак.
Он кивает, а я прошу: вы только детям мои слова не передавайте. Если они спросят, скажите, что я и Прокофьева назвала гением.
После этого мы стали разговаривать все чаще и чаще. Никогда в компании. Никогда при посторонних. Если мы были в учительской и в нее кто-то входил, мы умолкали, просто умолкали и все. Не знаю, почему. Может быть, я думала, что он этого хочет, может, он думал, что этого хочу я. Что для меня так будет проще. Понимаете, из-за того, кем он был, из-за того, что думали о нем другие. Но мы просто дурачили сами себя. Все же знали. Все учителя знали, и директор знал, и ребятишки. Ребятишки, они почему-то всегда все знают.
Разумеется, свидание первой назначила я. Он бы этого никогда не сделал. Должна вам сказать, для этого потребовалась определенная храбрость. Храбрость и пара глотков виски из бутылки, которую мы держим под раковиной для непредвиденных случаев.