— Один тип, о котором мне не хочется вспоминать, — сказала она и подняла телефон к уху. Послышался длинный гудок, а следом, через полсекунды, глухие звуки песни в стиле «соул», которую Дэвид выбрал в сигналы вызова. Звуки исходили из кармана его пиджака.
— Эта песня, — сказала Люсия. — Это наша песня.
— Ты всегда говорила, что у нас нет песни. Что иметь общую песню — безвкусица.
— Знаю. Так и есть. И все-таки.
Дэвид ушел на кухню. Люсия услышала, как он открывает холодильник, достает какую-то бутылку, пьет из нее. Он вернулся в гостиную.
— Мне пора, — сказал он, но все же остановился прямо за кофейным столиком. Взглянул на выходную дверь, потом повернулся к Люсии.
— Итак, — сказал он. — Что мы выбираем?
— То есть?
— Ну, я поцелую тебя на прощание или еще что?
Люсия сбросил с кушетки ноги, выпрямилась.
— Что? — переспросила она. — Нет, конечно. С какой стати?
Дэвид провел ладонью по своей голове, от макушки ко лбу. Волосы у него были все той же длины, но теперь казались поредевшими, стрижка не столько говорила о моде, сколько бормотала что-то, отрицавшее ход времени. И хорошо, подумала Люсия. Это придает ему более уязвимый вид. Делает не столь похожим на самца.
— Не знаю, — сказал Дэвид. — Ты же спала здесь. Обычно, я целую на прощание женщин, которые здесь спят. Когда ухожу сам или они уходят. Чаще, когда они.
— Я не спала
Дэвид усмехнулся:
— В чем дело, Лулу? Ты ревнуешь?
Люсия рассмеялась. И этот смех показался ей самой каким-то неубедительным.
— И ты, и я, мы оба знаем, что единственные женщины, какие когда-либо проводили ночь в этой квартире, это я, Барбарелла, — она ткнула пальцем в плакат на стене, — и твоя мать. Ах да, и Вероника. Как же это я про Веронику-то забыла?
— Виктория, — сказал Дэвид. — Виктория, а не Вероника.
— Виктория, Вероника, Верукка. Кстати, что с ней теперь?