Майло обдумал это, пожевал нижнюю губу.
— Почему он такой злой?
— Почему ты решил, что он злой?
Майло поднял руку и провел по изящной шее Джеффа.
— Может, мама его бросила.
Квинн бросила на него острый взгляд.
— Ты так думаешь?
Он пожал плечами.
— Не знаю.
— Возможно. А может у людей и единорогов иногда выдаются плохие дни.
— Или он злой, потому что ему грустно и одиноко.
Ее грудь сжалась. Все обычные саркастические колкости и язвительные замечания подвели Квинн. Она провела ладонями по черному с синими горошинами покрывалу, которое бабушка и дедушка подарили ей на двенадцатый день рождения. Один из многих дней рождений, о которых ее мать совершенно забыла.
Она собрала по горсти ткани в каждую руку, сжав пальцы в кулаки.
— Ты помнишь свою маму?
— Не особо. У нас везде стоят ее фотографии. — Он обернулся и почти застенчиво посмотрел на Квинн. — Она пела мне. Каждый вечер перед сном, говорит папа. Я иногда слышу ее, если очень сильно задумаюсь. У нее это очень здорово получалось. Папа считает, что она пела как ангел.
Квинн не знала, что на это ответить, поэтому промолчала.
В ее голове промелькнуло воспоминание: она прижалась лицом к окну гостиной, наблюдая, как Ханна бежит по их улице с малышом Майло в коляске, ее каштановый хвост покачивается, когда она наклоняет голову, чтобы проверить его. Она говорит что-то высоким музыкальным голосом, а он хохочет и заливается смехом, веселье льется из него как вода.
Почему она вспомнила такую чушь? Почему смотрела на Ханну с голодом одинокой маленькой девочки, как будто материнская привязанность Ханны могла быть перенесена на нее саму?
Ханна едва знала о ее существовании, и все же Квинн знала о Ханне, замечала ее снова и снова, еще до того сочельника, когда та исчезла, превратившись в ничто, как лента зимнего тумана — была и пропала.
— Где твоя мама? — спросил Майло через минуту.