Безмолвный Крик

– О какой?

– У мистера Крейна в Скарборо есть родственники, – она помедлила, – не могла бы ты навестить их и рассказать о случившемся?

Я удивлённо вскинула брови.

– А им нельзя просто позвонить?

– Я звонила. Никто не взял трубку, – пожала плечами мисс Бишоп. – Я могла бы сходить сама, но… – Она запнулась. Опустила взгляд. Мне показалось, говорить ей было нелегко, но всё же она продолжила: – Я знаю, он тебе дорог. И надеюсь, ты не сочтешь мою просьбу неуместной.

Она знает. Она догадалась. Кто знает ещё? Я с испугом посмотрела ей в глаза. В них не было осуждения или сочувствия, не было никаких эмоций. Мисс Бишоп была что закрытая книга. Мне стало немногим легче согласиться на это.

– Я помогу.

– Хорошо. И будет ещё одна просьба, – невозмутимо продолжила она. – Я связалась с госпиталем. Нам сообщили, его состояние стабилизировалось. Прогнозировать пока рано, но, может, через полторы или две недели Виктора переведут домой, в нашу клинику. Когда он будет готов к посетителям… не могла бы ты навестить его от лица нашей группы?

Я подняла на неё стремительно теплеющий взгляд, в то время как мисс Бишоп небрежно продолжила:

– А пока я улажу все формальности вроде подписания бумаг, ну а ты отнесёшь цветы и фрукты, как распорядился директор Деверо. Уверена, мистер Крейн оценит, что вы с ребятами переживаете за него.

Она помолчала. Посмотрела на меня очень внимательно.

– Не знаю толком, что там случилось. Никто не знает. Но вряд ли человека так жестоко изрежут ножом, только если люто не возненавидят его.

– У вас есть мысли, кто мог бы ненавидеть Виктора? – тихо спросила я.

– Да, – твёрдо сказала она. – Кто угодно в Скарборо.

* * *

Уже дома, в Бангоре, после трёхчасового перелёта, нас встретили встревоженные родственники, забрали по домам – и наша лагерная группа распалась. Мама не решалась хоть что-то сказать мне или спросить, но искоса посматривала всю дорогу в мою сторону. Только когда мы въехали в Скарборо, завязался самый обычный разговор, кто что будет на ужин. Я ожидала, когда она выйдет из себя, но этого не случилось. Хэлен была на заднем сиденье тише воды, бледная и испуганная. Она молчала, и это было совершенно непривычно.

В первый день мне дали время прийти в себя и не трогали. Я легла спать в восемь, не разбирая сумки, но проснулась около трёх часов утра, озябнув. Окна в моей спальне были заперты, когда я засыпала, а теперь оказались открыты. Улица была пуста: только где-то вдали гулко лаяла собака.

Следующим утром я с волнением стояла перед шкафом порядка часа в полном ступоре. Идти никуда не хотелось. Хотелось запереться дома с книжкой. Но я должна была выполнить просьбу мисс Бишоп. В коридоре Хэлен с шумом выясняла, кто и куда подевал её чемоданчик с рукоделием. Мама не отвечала: она говорила по телефону с матерью Дафны и ужасалась тому, что случилось в лагере. Я приоткрыла дверь и вслушалась в её слова. Из пары брошенных фраз мне стало ясно: всё было преподнесено так, что казалось больше похожим на новости из ток-шоу с заголовком: «Вашего индейского соседа порезали ножом?! Тогда позвоните нам по номеру!»

Это немного придало мне энтузиазма и мотивации убраться отсюда. Я взяла с полки выцветшие голубые джинсы свободного кроя, чёрный свитер и куртку, подбитую полотном. Мисс Бишоп дала мне два адреса. Ровным, убористым почерком она записала на листке бумаги самый первый:

Селена Каллиген, Оук-стрит, 13, [phone]

А на обратной стороне – второй. Я выбежала из комнаты, простучав кроссовками по ступенькам, и махнула маме рукой: