Чип взглянул на поселение. Все, что осталось, – это несколько разбросанных, продуваемых ветром убежищ – свидетельства борьбы не на жизнь, а на смерть, которые вскоре будут сметены стихией. Капитану не терпелось уйти – как он выразился, тоска наполнила «все мое сердце»[612]. По его сигналу Байрон и остальные отчалили с острова Вейджер, пустившись в долгое и опасное путешествие на север. Им предстояло пройти больше ста пятидесяти километров по заливу Боли, а затем – свыше четырехсот вдоль побережья Тихого океана до острова Чилоэ.
Вскоре начался проливной дождь, с запада подул холодный и пронизывающий ветер. Лавины волн накрывали лодки, и Чип приказал Байрону и остальным помешать потопу, сформировав живую стену спиной к морю. Вода продолжала прибывать, заливая суда. Моряки не успевали достаточно быстро вычерпывать воду шляпами и руками, и Чип знал, что, если они не облегчат и без того перегруженные лодки, те затонут во второй раз у острова Вейджер. И людям пришлось совершить немыслимое: выбросить за борт почти все припасы, в том числе драгоценные бочонки с продовольствием. Изголодавшиеся, они смотрели, как прожорливое море поглощает их последние припасы.
К ночи моряки добрались до бухты. Они сошли на берег и поднялись в горы, надеясь найти укрытие для сна, но в конце концов рухнули спать прямо под открытым небом. Многие, прежде чем заснуть, думали о своих убежищах на острове Вейджер. «Здесь у нас нет другого дома, кроме огромного мира, – писал Кэмпбелл. – Ударил такой сильный мороз, что к утру некоторые из нас чуть не умерли»[613].
Чип знал, что нужно продолжать плавание, и поторапливал людей вернуться в лодки. Они гребли час за часом, день за днем, иногда останавливаясь, чтобы счистить водоросли с подводных скал и приготовить блюдо из того, что они называли «морской кашей». Когда ветер сменился на южный, они поплыли по ветру, расправив паруса из сшитых вместе полотнищ.
За девять дней после выхода с острова Вейджер они прошли на север больше полутора сотен километров. На северо-западе виднелась вершина мыса с тремя огромными выступающими в море утесами. Они были почти в конце залива, самое худшее в путешествии они, несомненно, выдержали.
Чип и его люди остановились на берегу, чтобы поспать, а когда проснулись на следующее утро, поняли, что на дворе декабрь. Они отпраздновали Рождество минимумом «морской каши» и чашками свежей речной воды – «адамова вина», как они ее называли, потому что это было все, что Бог дал Адаму для питья. Чип выпил за здоровье короля Георга II.
Путешествие продолжалось. Через несколько дней люди спустились на мыс, самую критическую точку маршрута. Сходящиеся здесь моря бурлили от непреодолимых течений и колоссальных волн с пенистыми вершинами, которые Кэмпбелл называл белоснежнейшими. Чип приказал матросам спустить паруса, пока они не перевернулись, и налечь на весла.
Чип подгонял людей. Спустя несколько часов они поравнялись с первым из трех утесов, но вскоре волны и течение отбросили утлые суденышки назад. Попытка засветло отойти в ближайшую бухту тоже провалилась – матросы слишком устали, поэтому все заснули в лодках, лежа на веслах. После восхода солнца люди отдыхали в бухте, пока Чип не приказал снова попытаться добраться до мыса. Нужно налечь на весла ради своего короля и страны. Ради жен, сыновей и дочерей, матерей и отцов, возлюбленных и друг друга. На этот раз потерпевшие кораблекрушение достигли второй скалы, однако их вновь отбросило назад, и они вернулись в бухту.
На следующее утро условия были столь суровы, что у Чипа не оставалось сомнений: никто не рискнет обходить мыс, поэтому он приказал отправиться к берегу на поиски пищи. Нужно набраться сил. Один из потерпевших кораблекрушение наткнулся на тюленя, поднял мушкет и застрелил его. Моряки приготовили его на костре, отрывая и пережевывая куски жира. Ничего не пропало впустую. Байрон даже сделал обувь из шкур, обмотав ими свои почти обмороженные ноги.
Шлюпки стояли на якоре недалеко от берега, и Чип назначил по два человека на каждое судно для несения ночной вахты. Байрону выпало дежурить на барке. Но и он, и другие были разморены едой и заснули в блаженном предвкушении: может быть, завтра они наконец обойдут мыс.
Что-то с глухим стуком ударило в барку. «Я был… разбужен необычным движением лодки и ревом бурунов со всех сторон вокруг нас, – писал Байрон. – В то же время я услышал пронзительный крик»[614]. Как будто снова появился призрак с острова Вейджер. Крики доносились с ялика, стоявшего на якоре в нескольких метрах от них, и Байрон успел вовремя обернуться и увидеть, как лодку с двумя моряками на борту переворачивает волна. Ялик затонул. Одного человека прибоем выбросило на берег, другой утонул.
Байрон ожидал, что в любой момент перевернется его лодка. Вместе со своим спутником он поднял якорь и греб, направив нос барки к волнам, стараясь не подставить под удар борт и ожидая, когда уляжется буря. «Здесь мы провели весь следующий день, в огромном море, не зная, какова будет наша судьба»[615], – писал он.
Добравшись до берега, они собрались с Чипом и другими выжившими. Теперь группа насчитывала восемнадцать человек, но без ялика уже не было места, чтобы перевезти их всех. На барке с трудом поместятся еще трое, но четверым придется остаться – иначе погибнут все.
Выбор пал на четверых морских пехотинцев. Солдаты, они не обладали навыками плавания под парусом. «Морские пехотинцы были помешаны на том, что не несут никакой службы на борту[616], – признался Кэмпбелл, отметив: – Это было печально, но нас вынудила необходимость»[617]. Он записал фамилии всех морских пехотинцев: Смит, Хоббс, Хертфорд и Кросслет.
Чип дал им ружья и сковороду. «Наши сердца обливались кровью от сострадания к ним», – написал Кэмпбелл. Когда барка отплыла, четверо морских пехотинцев стояли на берегу, трижды прокричав им приветствие: «Боже, благослови короля!»
Через шесть недель после того как Чип и его группа покинули остров Вейджер, они в третий раз добрались до мыса. Море бушевало сильнее, чем когда-либо, но капитан поманил людей вперед, и они проплыли мимо одного утеса, потом другого. Оставался последний. Они почти миновали его. Но экипаж рухнул, измученный и разбитый. «Поняв, что ни одна лодка не может обогнуть мыс, люди упали на весла, пока лодка не оказалась очень близко к бурунам, – писал Байрон. – Я думал, что они хотят сразу покончить со своими жизнями и страданиями»[618]. Какое-то время никто не шевелился и ничего не говорил. Они были почти у самых бурунов, рев прибоя оглушал. «Наконец капитан Чип сказал, что люди должны либо немедленно погибнуть, либо упорно грести».
Моряки взялись за весла, напрягаясь ровно настолько, чтобы не налететь на камни и развернуть лодку. Как заметил Байрон, «теперь мы смирились со своей судьбой»[619], отказавшись от «всех мыслей о дальнейших попытках обогнуть мыс»[620]. Многие моряки объяснили свои неудачи тем, что не похоронили товарища на острове Вейджер. Потерпевшие кораблекрушение вернулись в бухту в надежде найти хотя бы морских пехотинцев. Почему-то они решили, что втиснут их на борт. Как писал Кэмпбелл: «Мы считали, что если лодка утонет, то нам до́лжно освободиться от той жалкой жизни, которую мы влачили, и умереть всем вместе»[621].
Но кроме лежащего на берегу мушкета, от морских пехотинцев не осталось и следа. Они, несомненно, погибли, но где их тела? Потерпевшие кораблекрушение искали способ почтить память четырех товарищей. «Эту бухту мы назвали бухтой Морской Пехоты»[622], – написал Байрон.
Чип хотел предпринять последнюю попытку обогнуть мыс. Они были так близко, и капитан был уверен: его план увенчается успехом, стоит им только преодолеть это испытание. Но моряки больше не желали терпеть его всепоглощающую одержимость и решили вернуться туда, откуда давно пытались сбежать: на остров Вейджер. «Теперь мы утратили всякую надежду когда-либо вернуться на родину»[623], – писал Кэмпбелл, и они предпочли провести свои последние дни на острове, ставшем «своего рода домом».
Чип неохотно согласился. Потребовалось почти две недели, чтобы вернуться на остров. Вся эта катастрофическая вылазка длилась уже два месяца. За время путешествия они доели последние остатки провианта, Байрон съел даже прогорклую, дурно пахнущую тюленью шкуру, которой обматывал ноги. Он услышал, как несколько потерпевших кораблекрушение перешептывались о жеребьевке и «предании одного человека смерти ради выживания остальных»[624]. Это было посерьезнее уже имевшего место ранее поедания отдельными моряками трупов. Это было убийство товарища ради пропитания – ужасный ритуал, позже нарисованный живым воображением поэта лорда Байрона: