Балкли стоял на своем – Бейнс не заслуживает доверия и, что характерно, никогда не вел на острове дневник. Вслед за тем артиллерист раскрыл, словно Священное Писание, свой объемистый журнал. Ознакомившись с ним, торговцы, по выражению Балкли, «обнаружили, что если в этом деле и имел место какой бы то ни было мятеж, то его зачинщиком был тот самый человек, который нас обвинил»[653].
Балкли и Камминс продолжили свой путь домой. Балкли увлеченно вел дневник. «Мы были уверены в своей невиновности и полны решимости во что бы то ни стало увидеть родину»[654], – писал он.
1 января 1743 года их корабль бросил якорь в Портсмуте. Вдалеке виднелись их дома. Балкли больше двух лет не видел жену и пятерых детей. «Все наши мысли были только о том, как немедленно сойти на берег к нашим семьям»[655], – писал Балкли. Но военно-морской флот запретил им покидать корабль.
Бейнс представил Адмиралтейству письменное заявление, в котором утверждал, что Чипа свергла банда мятежников во главе с Балкли и Камминсом. Они якобы связали капитана и бросили его на острове Вейджер. Адмиралтейство приказало держать обоих под охраной до суда военно-морского трибунала. Они были пленниками в собственной стране.
Балкли доклад Бейнса назвал «неполным повествованием»[656], аргументируя тем, что история, которая, по собственному признанию Бейнса, была составлена им по памяти, имеет меньшую доказательную ценность, нежели летопись Балкли. Когда артиллериста попросили представить Адмиралтейству собственный отчет, Балкли предложил весь свой журнал-дневник, ради защиты которого, как он отметил, рисковал собственной жизнью. Хотя дневник велся от первого лица, в качестве соавтора Балкли добавил Камминса – видимо, чтобы придать рассказу бо́льшую авторитетность и оградить своего лучшего друга от наказания.
Среди прочего в журнале говорилось, что капитан Чип впал в помешательство и убил Козенса, выстрелив ему в голову.
«Если бы дела не велись с тем порядком и регулярностью, которые строго соблюдаются на военно-морском флоте, нужда выбила бы нас за рамки дозволенного, – писал Балкли. – Наш случай был исключительным: после гибели корабля наша главная забота заключалась в сохранении наших жизней и свобод»[657]. В конце концов, у них не было выбора, кроме как действовать «в соответствии с велениями природы».
Передав журнал, Балкли сопроводил его составленными на острове подтверждающими юридическими документами – документами, под которыми красовалась подпись самого Бейнса. Казалось, Адмиралтейство завалено материалами, и журнал, от которого зависела судьба людей, какое-то время пылился в его кабинетах. В конце концов, как писал Балкли, ведомство вернуло ему журнал с приказом «сделать реферат в виде повествования, чтобы он не был слишком утомителен для прочтения Их Светлостями»[658].
Балкли и Камминс быстро извлекли из отчета самое существенное, сдав его с запиской, в которой говорилось: «Мы строго исполнили желание несчастного капитана Чипа, последним распоряжением которого было предоставить Вашим Светлостям правдивый рассказ»[659].
Совет Адмиралтейства был сбит с толку конкурирующими версиями событий и решил отложить расследование как минимум до тех пор, пока Чип не будет официально признан умершим. Балкли и Камминса после двухнедельного заключения освободили. «Наши семьи уже давно считали нас пропавшими, – писал Балкли, – и смотрели на нас как на сыновей, мужей и отцов, чудесным образом им возвращенных»[660].
Тем не менее, пока судебное дело не было закрыто, Балкли со сторонниками оставались в своеобразном чистилище. Им отказали в выплате жалованья за экспедицию и лишили их возможности снова поступить на службу Его Величества. «Пережив потерю корабля и борясь с голодом и бесчисленными трудностями, некоторые из нас возвращаются в родную страну, – писал Балкли, – но и здесь мы все еще несчастны, без работы, почти без поддержки»[661].
Отчаянно нуждавшийся в деньгах Балкли получил предложение привести из Плимута в Лондон торговое судно. Он направил в Адмиралтейство письмо с просьбой разрешить ему рабочую поездку. Он писал, что считал своим долгом согласиться, но не может без дозволения – «чтобы Ваши Светлости не подумали, что я сбежал от правосудия»[662]. Артиллерист добавлял: «Я готов и желаю подвергнуться строжайшему судебному разбирательству моего поведения по отношению к капитану Чипу и надеюсь дожить до встречи с ним лицом к лицу, но одновременно я надеюсь, что меня не оставят на земле погибать». Адмиралтейство дало разрешение, однако Балкли по-прежнему оставался лишенным средств к существованию и жил в постоянном страхе, что его и других выживших в любой момент могут привлечь к суду и приговорить к смертной казни.
Потерпев кораблекрушение, Балкли перестал ждать указаний вышестоящих. Спустя месяцы после возвращения на родной остров он решил поднять другой вид бунта – литературный. Он замыслил издать собственный журнал. Балкли сформирует общественное мнение и – как уже было на острове – привлечет народ на свою сторону.
Предвидя, что некоторые сочтут публикацию журнала скандалом – обнародовать рассказы о своих плаваниях было обычным делом для старших офицеров, но не для простого артиллериста, – Балкли, предупреждая критику своего решения, написал предисловие. В нем среди прочего утверждал, что было бы несправедливо полагать, что он и Камминс, учитывая их общественное положение, не способны выполнить такую сложную работу. «Мы не выдаем себя за натуралистов и высокообразованных ученых, – писал Балкли и далее отмечал: – Люди с общепринятыми представлениями способны ежедневно записывать на бумаге заметки о заслуживающих их внимания фактах, в особенности о делах, в которых они сами принимали столь большое участие. Мы рассказываем только о том, что никак не могло не стать нам известным, и о том, что мы действительно считаем правдой»[663]. Он также отверг возможную жалобу на то, что он и Камминс не имели права разглашать секреты произошедшего с ними и их командой: «Нам намекнули, что публикация этого журнала оскорбит некоторых видных деятелей. Мы не можем себе представить, что какие-либо действия, связанные с “Вейджером”, хотя и преданные широкой огласке, могут оскорбить любого большого человека дома. Разве оскорбление сказать миру, что мы на “Вейджере” потерпели кораблекрушение, когда всем уже об этом известно?.. Разве не известно также, что мы отправились за границу в надежде обрести богатство, но вернулись домой нищими, как попрошайки? – И продолжал: – …Людям, преодолевшим большие трудности, доставляет удовольствие рассказать свою историю, и если мы доставляем себе это удовольствие, то у кого есть повод обижаться? Должны ли мы, столкнувшиеся со смертью в стольких обличьях, бояться оскорбить бог знает кого?»[664]
В таком же популистском тоне Балкли защищал свое и Камминса поведение на острове. Он писал, что многие осуждали их за то, что они «излишне предприимчивы и активны для людей нашего положения»[665], но только благодаря их действиям кто-то вернулся в Британию. Он утверждал, что после прочтения журнала люди смогут сами судить, заслуживают ли они с Камминсом какого-либо наказания: «Арест нами капитана почитается дерзким и беспрецедентным поступком, куда худшим почитается то, что мы не привезли его с собой домой, однако читатель увидит, что поступить так, как мы поступили, нас заставила непреложная необходимость»[666].
Балкли признавал, что авторы морских рассказов любили поднимать свое реноме, приукрашивая действительность. Однако артиллерист настаивал на том, что он и Камминс «постарались строго держаться правды»[667].
Повествование было чем-то поразительным для своего времени. Хотя этот дневник едва ли можно назвать литературным произведением, в нем было больше сюжетных и личных подробностей, чем в традиционном бортовом журнале, а история была рассказана вдохновляюще новым голосом – голосом волевого моряка. В отличие от часто цветистой и запутанной прозы того времени, она была исполнена в лапидарном, отражавшем индивидуальность Балкли и во многих отношениях актуальном времени стиле. Артиллерист подчеркивал – журнал написан «простым матросским языком»[668].
К тому времени, когда Балкли и Камминс были готовы продать рукопись, почти все выжившие матросы «Вейджера» вернулись в Британию, и общественность требовала любой информации о кораблекрушении и предполагаемом мятеже. Двое мужчин за издание журнала получили от лондонского книготорговца, по их словам, значительную сумму. Размер гонорара не разглашался, более того, эти деньги не могли положить конец финансовым затруднениям, однако для людей в том ужасном положении, в котором пребывали Балкли и Камминс, сумма была достаточной. «Деньги – большое искушение для людей в наших обстоятельствах»[669], – признал Балкли.
Опубликованный через полгода после возвращения Балкли и Камминса в Британию дневник назывался просто «Путешествие по Южным морям в 1740–1741 годах». Впрочем, длинный подзаголовок был призван привлечь читателей: «Достоверное повествование о гибели корабля Его Величества “Вейджер” у пустынного острова на 47 градусах южной широты, 81 градусе 40 минутах западной долготы; о действиях и поведении офицеров и экипажа, а также о трудностях, которые они пережили на упомянутом острове в течение пяти месяцев; об их смелой попытке обрести свободу, обогнув южную часть обширного региона Патагония; выход в плавание более чем 80 человек на лодках; потеря катера; прохождение через проливы Магеллана; рассказ о… невероятных трудностях, которые им часто приходилось испытывать из-за недостатка какой-либо пищи…»
«Путешествие» продавалось по три шиллинга шесть пенсов и публиковалась приложением к журналу «Лондон мэгэзин». Некоторые представители Адмиралтейства и аристократии выразили возмущение по поводу двойного, как им казалось, нападения артиллериста и плотника на своего командира: сначала они арестовали Чипа, а теперь подвергли его критике в печати. Один из лордов – членов совета Адмиралтейства сказал Балкли: «Как вы посмели столь публично порицать характер джентльмена?»[670] Морской офицер сказал популярному еженедельнику «Юниверсал Спектейтор»: «Мы со своей стороны готовы обвинить экипаж “Вейджера” и защитить капитана… Мы даже склонны считать, что, если капитан Чип вернется домой, он отметет порицание, брошенное его упрямству, и заклеймит им непослушание своих подчиненных»[671]. Балкли признал, что вызывающий поступок – публикация журнала – подогрел в некоторых кругах призывы к казни.