Двадцатого мая впередсмотрящий заметил мыс Эспириту-Санту, самую северную оконечность острова Самар. Ансон немедленно приказал экипажу убрать верхние паруса, чтобы корабль было труднее заметить. Он хотел добиться эффекта внезапности.
В течение нескольких недель под палящим солнцем он и его команда курсировали взад и вперед в надежде обнаружить галеон. Один офицер писал в дневнике: «Тренируем наших людей в их каютах в великом ожидании»[689]. Позже он добавил: «Остаемся на своих постах и наблюдаем за происходящим»[690]. Однако после месяца изнурительных тренировок и поисков в условиях невыносимой жары люди теряли надежду увидеть добычу. «Вид у всей команды сделался очень кислый»[691], – записал в своем бортовом журнале лейтенант Сумарес.
Двадцатого июня рассвет забрезжил в 5:40 утра. Когда солнце поднялось над морем, впередсмотрящий крикнул, что далеко на юго-востоке что-то приметил. Ансон на квартердеке поднял подзорную трубу и посмотрел на горизонт. Там, на зубчатой кромке моря, виднелось несколько белых пятнышек – паруса-брамсели. На судне, находившемся в нескольких километрах от него, не было испанского флага, но по мере приближения стало ясно – это галеон. И он был один.
Приказав всему экипажу расчистить палубы для боевых действий, Ансон бросился в погоню. «Наш корабль тотчас превратился в бродильный чан, – отметил Милькамп. – Каждый был готов помочь, и каждый думал, что дело не может быть хорошо сделано без его участия. Что касается меня, я думал, что они все сошли с ума от радости»[692].
Были снесены перегородки кают, чтобы освободить место для артиллеристов, выброшен за борт весь попавшийся на пути скот, а также ненужная древесина, которая под огнем могла расколоться и разлететься смертоносными обломками. Палубы посыпали песком, чтобы меньше скользили. Артиллеристам выдали снаряжение для пушек: прибойники, банники, затравники, рога и пыжи и – на случай пожара – бадьи с водой. Внизу, в погребе, комендор и его помощники раздавали порох «пороховым обезьянам»[693], которые затем несли его вверх по лестницам и по всему кораблю, стараясь не споткнуться и не вызвать взрыв до начала боя. Фонари и камбузную плиту погасили. В недрах орлопдека Джордж Аллен, начавший путешествие двадцатипятилетним помощником хирурга и за счет естественной убыли персонала ставший главным хирургом, вместе со своими юнгами-лоблолли тоже готовился: он соорудил операционный стол из рундуков, разложил бинты и костные пилы и расстелил на полу парусину, чтобы его люди не поскальзывались на крови.
Галеон испанцы назвали «Богоматерь Ковадонга». И его команда понимала, что корабль преследуют. Однако испанцы даже не думали бежать, то ли преисполнившись отваги, то ли решив, что «Центурион» не в состоянии сражаться. Командиром был опытный офицер Херонимо Монтеро, прослуживший на «Ковадонге» четырнадцать лет. Ему приказали защищать корабль с сокровищами до последнего, а при необходимости взорвать, чтобы судно не попало в руки врага.
Монтеро развернул «Ковадонгу» и смело направился к «Центуриону». Корабли стремительно сближались. Ансон смотрел в подзорную трубу, пытаясь оценить силу противника. Длина орудийной палубы галеона составляла порядка 38 метров – на шесть метров короче, чем у «Центуриона». И по сравнению с 60 пушками «Центуриона», из которых многие стреляли одиннадцатикилограммовыми ядрами, на галеоне было всего 32 орудия, самое крупнокалиберное – всего шесть килограммов. По огневой мощи «Центурион» обладал явным превосходством.
Но у Монтеро имелось важное преимущество. На борту его корабля находилось 530 человек – намного больше, чем на «Центурионе», – и на «Ковадонге» в целом все были здоровы. Несмотря на более мощную артиллерию, матросов для задействования всего ее арсенала Ансону не хватало, поскольку много людей требовалось для управления кораблем. Из орудий «Центуриона» он решил развернуть только половину – те, что по правому борту; теперь, зная, что второго испанского корабля для атаки другого его фланга нет, он мог сделать это без опасений. Но и для обслуживания всех орудий одного только правого борта экипажа ему не хватало, поэтому вместо положенного минимума в восемь человек к каждой пушке он придал всего двоих. И каждая такая пара получила приказ только на заряжание и прочистку ствола банником. Одновременно несколько расчетов, по десять – двенадцать человек каждый, должны будут бегать от орудия к орудию, выдвигая их и производя запал. Ансон надеялся, что такой подход позволит ему поддерживать непрерывность огня. Коммодор принял еще одно тактическое решение. Заметив, что дощатые борта галеона над планширями на удивление низки, из-за чего офицеры и команда на палубе оставались незащищенными, десяток своих лучших стрелков Ансон разместил на верхушках мачт. Расположившись высоко над морем, они без труда могли уничтожать неприятелей.
По мере сближения кораблей командиры повторяли действия друг друга. После того как палубы очистили люди Ансона, то же самое проделала команда Монтеро, выбросив за борт ревущий скот и другую визжащую живность: как и Ансон, Монтеро разместил несколько своих людей со стрелковым оружием на верхушках мачт. Монтеро поднял алый, украшенный замками и львами испанский королевский флаг. В ответ Ансон поднял британский.
Оба командира открыли орудийные порты и выдвинули черные дула. Монтеро выстрелил, Ансон ответил. Выстрелы предназначались исключительно для запугивания противника: низкая точность орудий того времени не позволяла попасть по врагу с такого расстояния.
Вскоре после полудня, когда два корабля находились в пяти километрах друг от друга, поднялся шторм. Хлынул дождь, задул ветер, и море подернулось дымкой тумана – поле битвы самого Бога. Временами Ансон и его люди теряли галеон из виду, хотя и знали, что он где-то неподалеку. Опасаясь внезапного бортового залпа, они рыскали по морю. Затем раздался крик: «Вот он!» – и люди мельком увидели корабль, прежде чем он снова исчез. При каждом новом появлении галеон приближался. Три километра, два, один… Ансон, не желая вступать в бой с врагом, пока тот не окажется на расстоянии пистолетного выстрела, приказал не открывать огня: каждый снаряд должен достичь цели.
После возбуждения погони воцарилась пугающая тишина. Экипаж знал, что кому-то из них вскоре может оторвать руку или ногу, а то и как-то страшнее изуродовать. Сумарес, лейтенант, отметил, что надеялся «с радостью встретить смерть»[694] всякий раз, когда от него требовал долг. Некоторые люди Ансона настолько разволновались, что у них свело живот.
Дождь прекратился. Ансон и его команда ясно увидели черные жерла пушек галеона. Корабль находился менее чем в девяноста метрах. Ветер стих, и Ансон попытался сохранить достаточно парусов для маневра, но не настолько, чтобы сделать корабль неуправляемым или дать врагу множество крупных целей, которые в случае попадания могли вывести «Центурион» из строя.
Коммодор вел корабль по кильватерному следу галеона, а потом быстро поравнялся с «Ковадонгой» с подветренной стороны, чтобы Монтеро было труднее уйти в подветренную сторону.
Оставалось сорок метров… двадцать…
Люди Ансона умолкли в ожидании приказа коммодора. В час дня два корабля оказались так близко, что их реи почти соприкасались, и Ансон наконец дал команду:
– Огонь!
Люди на мачтах начали стрелять. Затрещали и засверкали мушкеты, дым защипал глаза. Когда стволы дали отдачу и мачты «Центуриона» закачались вместе с колеблющимся кораблем, они обвязались веревками, чтобы не погибнуть бесславной смертью. После выстрела из мушкета стрелок брал другой патрон, откусывал бумажный комок сверху и высыпал немного черного пороха на пороховую полку ружья. Затем он шомполом вставлял в ствол новый патрон – в котором было больше пороха и маленький свинцовый шарик – и стрелял снова. Первыми целями стали стрелки на такелаже галеона, которые пытались убить офицеров и команду «Центуриона». Обе стороны вели бой с неба, пули со свистом прорезали воздух, разрывая паруса и канаты, а порой и человеческую плоть.
Ансон и Монтеро пустили в ход пушки. В то время как люди Монтеро могли вести огонь бортовыми залпами – стреляя из всех орудий одной стороны одновременно, – команда Ансона полагалась на его нетрадиционную систему быстрого приведения орудий в действие одного за другим. После выстрела из пушки команда «Центуриона» сразу возвращала орудие обратно и закрывала порт, защищаясь от входящего огня. Затем двое заряжающих чистили шипящий ствол и заряжали орудие, а расчет тем временем мчался к другому заряженному орудию – наводя и запаливая, а потом отпрыгивая в сторону, чтобы не стать жертвами собственного двухтонного орудия. Пушки ревели, натягивались тросы-брюки, сотрясались палубы. Моряки глохли от убийственного грома, а их лица были черны от пороха. «Кроме огня и дыма, ничего не было видно, слышен был только грохот пушек, стрелявших так быстро, что все сливалось в один непрерывный рокот»[695], – отметил Милькамп.
Ансон наблюдал за разворачивающимся сражением с квартердека, сжимая в руке шпагу. Сквозь удушливый дым он различил на корме галеона мерцание: загорелся участок абордажной сети. Пламя распространялось, добравшись до середины бизань-мачты. Это повергло людей Монтеро в замешательство. Однако два судна находились достаточно близко, чтобы пламя угрожало охватить и «Центурион». Люди Монтеро топорами рубили горящую массу сети и дерева, пока она не упала в море.