Ещё на подходе к вольному городу Сауде я в должной мере осознал, что архонт Фатурк на самом деле выгреб всё, что только мог, ради возможности победить имперскую армию. Вообще всё.
Раньше я списывал это на страх перед имперскими силами вторжения и рекрутерами, которые, зачастую, сильно углублялись на чужую территорию, выискивая крестьян, дабы насильно завербовать их в «перебежчики». Было логично, что люди бежали, побросав дома и прочее имущество. Но чем дальше мы заходили, тем меньше было шансов, что хоть кто-то из имперцев мог позволить себе добраться до этих мест. А людей по прежнему не было.
Сауда тоже казалось брошенной. Для этого даже не нужно было далеко заходить. Едва Маутнер поговорил со стражей западных ворот (впустили нас только после этого) и мы прошли в город, как призрак запустения охватил нас.
Людей в городе было мало, зато много грязи и испражнений. Осень тоже не играла ситуации на пользу: частые дожди порождали сырость и болезни. Немногие встречные скрывали лица капюшонами, а тела — плащами. Бесформенные фигуры не давали понять даже пол. Впрочем, оно и к лучшему. В такие моменты женщинам становится опасно перемещаться в одиночку.
Лавки и таверны оказались закрыты, рынки пустовали. Редкая стража патрулировала серые улицы. Повсюду сгущалась атмосфера апатии, уныния и медленной смерти. Единственное исключение, как я услышал из редких переговоров представителей «Полос» и встречной стражи, касалось имений знати, расположенных ближе к центру, возле дворца архонта. Лишь там, со стороны, казалось, будто бы жизнь всё ещё теплилась здесь.
— Туда, — Маутнер указал на дальний конец проулка. — Там казармы. Разместимся. Потом во дворец архонта.
Во дворец, очевидно, поедут не все. Да и не нужны они в нём. Хм… а я, интересно, получу такую возможность? Мой статус в отряде неопределён. С одной стороны — простой верс, с другой — талантливый маг, на все руки мастер, к тому же, Сокрушающий Меч, внёсший немалый вклад в победу Фирнадана. Такое нельзя просто оставить и забыть.
Однако же, офицеры уверены — и небезосновательно, — что в ближайшие месяцы я просто умру, также, как Ская. Также, как Ирмис или Ланжер. Наступит конец отмеренной жизни.
Ха-а… если считать от момента пробуждения магии, то у меня осталось менее полугода. Если считать от нового «воскрешения» при помощи таинственного портала, то… мать вашу, я не знаю! Не было возможности считать дни или периоды. Где-то… полтора года? Нет, больше.
Не важно. Стигматы дадут мне знать всё.
— Капитан, разреши осмотреться, — взглянул я на мужчину, которому самостоятельно правил лицо, вернув если не прежнюю форму, то хотя бы снова сделав нормальным представителем общества, от вида которого не тянет осенять себя божественными знаками.
Маутнер приподнял бровь, вопросительно на меня посмотрев.
— Хочу кое-что продать и кое-что прикупить, — коснулся я седельной сумки своего коня, в коей покоились артефакты, которые я изготовил за прошедшее время. Часть — для себя, часть — на продажу. Купить же хотел инструменты для нанесения рун (а то пользуюсь ножом, что не слишком удобно), пустую книгу, запас чернил, перья и, быть может, найти что-то по магии.
Капитан задумчиво поскрёб заросший подбородок. Про мои навыки он знал и всецело одобрял. Самодельные артефакты не просто ничем не уступали гильдейским, они были практичнее, так как я знал, что по настоящему нужно солдатам. И давал им это.
— Я прослежу, — неожиданно для нас высказалась Килара, которая уже не являлась единственной женщиной в отряде. Кроме неё и Дуноры среди нас находилось почти два десятка воительниц — бывших жительниц Фирнадана, которые решили взять в руки оружие и не отпускали его до сих пор.
Они были среди сотни новичков, которые вступили в «Чёрные Полосы». Большой процент, но сейчас так сложилось, что женщин среди жителей Фирнадана стал хороший перевес. И игнорировать их, как ранее, казалось преступно глупо.
— Добро, — кивнул Маутнер.
Килара, поймав мой взгляд, негромко хмыкнула.
— Хорес бы знал, что ты на самом деле задумал, маг, — произнесла она.
Интересный выбор слов, женщина. Полагаю, он действительно знает, пусть «Хорес» в диалекте вольных городов значил подобие ругательства.