– Сколько, говоришь, он здесь пролежал? – медленно и сипло, словно через ком в горле, произносит Андрей. –
Я делаю рваный шаг вперёд, провожу рукой по стеклу, снимая тонкую паутинку пыли, смотрю в ненавистное лицо, которое должно было принадлежать
– Да как же… – Андрей касается стекла так опасливо, словно оно может его укусить. – Даже не размяк?
– Конечно нет, – усмехаюсь я, смотрю на плавающую у моего лица руку – гладкая, словно лаком покрытая. Тихонечко провожу костяшкой вдоль поверхности. Будто всё это вчера было.
– Я ничего не понимаю. – Андрей массирует висок. – И мозг, говоришь, живой? Всё это время был?
– Без электрической активности, – качаю я головой.
– Мёртвый? – ещё больше путается он.
– Не мёртвый и не живой. – Я прячу лицо в руках. Даже не знаю, как ему это объяснить, как объяснить парой слов всю ту огромную процедуру, все химические реакции, способ переписать самую суть человеческого организма. – На самой грани.
Андрей садится на пол рядом со мной, но неотрывно и суеверно смотрит на тело. Как на спящее чудовище.
– И что, это никакое не бальзамирование? И белки не свернулись?
– Нет-нет, что ты! Иначе бы не было никакого смысла.
– Если это правда… Да вы хоть понимаете, что вы изобрели?! – ввинчивается его голос штопором.
Я морщусь:
– Разве это важно? Да и я здесь ни при чём. Это всё он.
– Если реально так надолго сохранять органы, то скольких людей было возможно спасти! – с трепетом шепчет он. – Это бы всё поменяло! И вы с этим ничего не сделали?!
Вижу ужас в его глазах. Вижу, что он хочет что-то сказать, но в итоге мы оба молчим, и каждый думает о своём.
Первая ночь проходит как-то беспокойно. Я долго ворочаюсь, часто поднимаюсь, брожу по комнате, оглядываюсь на мозг доктора у меня на столе. Как он будет себя чувствовать, когда очнётся? Узнает ли меня? Где он сейчас? Все эти годы он видит пустоту. Ничто. Не существует. А этого он больше всего боялся.
Слышу через стенку, как Андрей тоже шатается из угла в угол, словно запертый в клетке пёс. Я несколько раз спускаюсь в операционную – мы там прибрались и перевезли туда контейнер. Сажусь на пол и долго, часами, наверное, смотрю на тело, уткнув нос в колени. Я его ненавижу, и всё же какая это хорошая работа. Накрывает страхом: а вдруг опять не получится? Вдруг я… проиграю? Вдруг в этот раз совершу по-настоящему непоправимую ошибку и убью его навсегда?
Утром я застаю сонного и какого-то потерянного Андрея на кухне, он пьёт крепкий кофе с сахаром и курит, хмуро глядя в столешницу.
– А тут, я смотрю, никто не живёт? – мотает он головой на домики посёлка за стеклом. – Ни одного окна не горело.