И я плетусь назад, согревая пальцы дыханием. Доктор понимающе провожает меня взглядом, молча закрывает за мной дверь. Меня обволакивают знакомый дымно-древесный запах и тепло. Я хлюпаю и вытираю рукавом остывшую слезу с щеки.
– Если правда хочешь уйти, уходи, – глухо говорит доктор. – Я дам всё, что тебе нужно, помогу спланировать и отвезу, куда решишь. Сегодня, завтра, через год – в любой день. Я тебя больше не держу.
Я поднимаю на него глаза. И никогда ещё его лицо не казалось мне настолько родным. Ведь… на самом деле у меня больше никого нет.
– И давно вы знали? – бормочу я побелевшими губами.
– Догадывался. – Он берёт мою руку и закатывает рукав, обнажая полупрозрачный шрамик, оставшийся от укуса. – Но точно понял в ту ночь, когда вывез тебя посмотреть на фейерверки.
– И почему ничего не сделали? – Я нервно отнимаю руку.
Уголок его губ дёргается.
– Сделал. Оставил тебе ключи. Знаешь, я ведь даже надеялся, что это когда-нибудь произойдёт. Мне не нужен преемник, который довольствуется малым. Инструментов мне хватает. – Тень падает на его лицо. – Конечно, я не думал, что это произойдёт именно так… Но так даже лучше. Я не хочу выбирать за тебя. Не хочу держать насильно. Это должен быть твой выбор. Мне хочется понимать, что ты, даже зная обо всём, на что мне пришлось пойти в своей работе, остаёшься рядом по доброй воле, а не потому, что я так сказал. Ты ни от кого не зависишь. – Он проницательно смотрит на меня. – Тем более от меня. Так чего ты хочешь?
Его слова застают меня врасплох.
– Я хочу…
Чего я хочу?
– Даже если бы мне хотелось остаться, – начинаю я осторожно, – мне нужны гарантии. Мне нужно знать, что вы точно меня никем не замените… – Я всхлипываю, будто пришла моя очередь лежать на препарационном столе.
– Это справедливое требование, – кивает он.
Доктор взглядом приглашает следовать за ним. Я понимаю, что мы спускаемся в подвал, в знакомые сырые гудящие коридоры, в которых гуляет сладковато-горький запах влажного цемента и хлора.
Доктор подбирает канистру из подсобки и открывает дверь морозильной камеры. Щелчок рубильника – и яркий свет режет глаза, отражаясь от бесчисленных ледяных гробов, где спят мои предшественники. Я промаргиваюсь, снова чувствуя прогорклую сырую вонь страха, будто животное в скотомогильнике. Я внимательно слежу за каждым движением доктора: он тянется за топором, примеривается и медленно, словно на череде кадров фотоплёнки, заносит топор над головой. На секунду во мне натягивается струна ужаса – вдруг лезвие опустится на мой череп? Но оно уже со страшным хрустом вгрызается в глыбу льда. Та крошится под тяжёлой сталью легче, чем песочный замок, плюётся снежными крошками. Я ошарашенно вжимаюсь в стену, ловя отблески впивающегося в холодные монолиты топора. Под ноги падают и катятся осколки, чьи срезы украшают узоры органов и конечностей из знакомых атласов топографической анатомии, словно с зарисовок Пирогова.
– Уничтожать проще, чем создавать. – Доктор откидывает волосы с глаз, опуская топор. Заглядывает в ванную, смахивая снежную корочку, будто прощается со спящим там прошлым. Его взгляд на секунду заволакивает пустотой.
Крышечка канистры звякает об пол и катится, пока не стукается с печальным звоном о ножку ванной. Плещется бензин по кафелю, будто подсолнечное масло, подскакивают капельки, разбиваясь о коврик. Воздух быстро наполняется едкой газовой вонью. Прозрачная жидкость подступает к носкам моих ботинок. Доктор выходит из морозильной камеры, глушит генераторы. Достаёт из кармана спички и кидает крошечный огонёк в тёмное жерло. Потихоньку занимается пламя, будто разгораются дрова в печи. Я вижу, как огонь перекидывается на лёд, и он тоже начинает гореть – это явно не вода. Тяжело захлопывается дверь, отрезая последний шанс что-то спасти.
– Вот и всё, – с удовлетворённым фатализмом произносит доктор, немного молчит, словно свыкаясь с чем-то внутри себя. – Даже дышать легче стало.
– А тот, что наверху? – Я мрачно поднимаю на него глаза.
– А он заменит не тебя.