– Вот, выпейте, мастер Нед! – Повернувшись к Элеоноре, Диксон поспешил успокоить ее: – Ничего, ему это не повредит. Глядишь, опомнится, болезный, а то от страха сам не свой. Нам сейчас голову терять нельзя. Ну же, сэр, пожалуйста, ответьте мне. Кто-нибудь видел, как мистер Данстер шел сюда?
– Я не знаю, – сказал мистер Уилкинс, вновь обретя дар речи. – Все будто в тумане. Он предложил сопроводить меня домой. Я отказывался. Почти нагрубил ему, чтобы он отстал. Мне не хотелось обсуждать дела. Я много выпил, не мог ясно мыслить, а он обнаружил какой-то непорядок в конторе. Если кто-то слышал наш разговор, должен знать, что я хотел от него отвязаться. Ах, зачем только он пошел со мной! Упрямец… настоял… и встретил здесь свою смерть!
– Полно, сэр, сделанного не воротишь. Могли бы оживить его, ничего бы не пожалели – любой из нас дал бы отрубить себе обе руки по локоть, лишь бы он жил, хоть радости от него никому не было, пристанет вечно как репей… Но я вот что думаю: как бы чего не вышло, сэр, ежели его найдут здесь. Поди знай. А раз у него нет ни друзей, ни родных, так, может, схоронить его, пока не рассвело? Что скажете, мисс? Часа четыре, самое большее, есть у нас в запасе. Хорошо бы закопать его на кладбище, только это никак не получится. В общем, чем скорее мы выроем для него могилу, тем лучше для нас, такое мое мнение. Я знаю место, где никто ничего не заметит. Если хозяин возьмет одну лопату, а я другую, мы живо управимся, и все будет шито да крыто.
С минуту отец и дочь молчали. Потом мистер Уилкинс сказал:
– Знал бы отец, до чего я докачусь! Но иначе меня будут судить как преступника. А что станется с тобой, Элеонора? Ты прав, Диксон. Мы должны сохранить это в тайне. Или мне надо самому перерезать себе горло, потому что такого позора я не переживу. Подумать только, минутная вспышка – и вся жизнь под откос!
– Пора приниматься за дело, сэр, – напомнил Диксон, – времени в обрез.
И оба отправились за инструментом. Дрожащая с головы до пят Элеонора поплелась за ними, чтобы не оставаться в кабинете с этим…
О своей спальне она тоже не могла помыслить, страшась одиночества и бездействия. Оставалось одно – помогать мужчинам. Сперва она, напрягая все свои силы, перетаскивала с места на место тяжелые корзины с дерном, а после бесшумно и быстро сновала туда-сюда, доставляя им все, что требовалось для работы.
Один раз, проходя мимо раскрытой двери в кабинет, она услышала какой-то шорох, и в душе у нее вспыхнул луч надежды. Неужели ожил? Она вошла и в тот же миг поняла свою ошибку. В ночи тихо шуршали листвой деревья. С надеждой на чудесное возвращение к жизни пришлось окончательно распроститься.
Яму выкопали глубокую, вместительную, работая с бешеной энергией, чтобы ни о чем не думать и ни о чем не сожалеть. Пару раз отец посылал ее за бренди, и Элеонора без звука исполняла его просьбу под впечатлением от той первой дозы, которая очевидно пошла ему на пользу; потом отец велел ей принести еды для Диксона – любой, какую сумеет найти в столовой, не поднимая на ноги весь дом.
Когда все было готово для погружения тела в свежую, неосвященную могилу, мистер Уилкинс отослал Элеонору домой – с нее довольно, остальное сделают без ее помощи. Элеонора внутренне согласилась с его приказом, к тому же ее нервы и физические силы были уже на пределе. Она наклонилась к отцу, сидевшему в изголовье могилы (Диксон пошел готовить все необходимое для переноски трупа), – желая поцеловать его напоследок, – однако тот мягко, но решительно отстранил ее:
– Нет, Нелли, тебе нельзя целовать меня: я убийца.
– Милый ты мой, дорогой мой папá, что ты такое говоришь! – воскликнула она, бросаясь ему на шею и покрывая его лицо жаркими поцелуями. – Я же люблю тебя, и мне все равно, да хоть ты сто раз убийца! Но ты не убийца, я знаю, это был несчастный случай.
– Ступай в дом, дитя мое, постарайся уснуть. Ступай, ступай, нам нужно поскорей закончить здесь… Луна садится, скоро рассвет. Счастье еще, что на этой стороне дома нет жилых комнат. Ступай, Нелли.
И она пошла к себе, с содроганием минуя страшную комнату, куда недавно явилась смерть, впопыхах свершившая свое черное дело. Бедная девушка собрала всю свою волю и, не глядя по сторонам, бесшумно проскользнула к лестнице.
В спальне она перво-наперво заперла изнутри дверь, потом осторожно приблизилась к окну, словно какая-то колдовская сила манила ее досмотреть все до конца. Однако густая тьма, которая в описываемое время года рассеивается только с первыми лучами солнца, оказалась непроницаемой для ее усталых глаз. Она видела только верхушки деревьев на фоне неба и, пожалуй, могла различить среди них одно, столь хорошо ей знакомое, – вблизи его ствола и вырыли могилу, на том самом месте, где давеча они с Ральфом устроили веселое чаепитие и где ее отца (внезапно припомнила она) ни с того ни с сего пробрал озноб, как если бы земля, на которой он сидел, посылала ему роковое знамение.
Мужчины внизу старались не шуметь, но любой долетавший до ее ушей звук казался исполненным зловещего смысла. Только-только они успели закончить, как мелкие пичуги проснулись и защебетали, приветствуя зарю. Наконец наружную дверь затворили, и в доме все замерло.
Элеонора в одежде рухнула на постель, благодаря смертельную усталость: все тело у нее ломило, зато физическая боль притупляла мысли – мучительные, невыносимые, способные свести ее с ума!
Вскоре утренняя прохлада вынудила ее забраться под одеяло, и она мгновенно провалилась в тяжелый, беспробудный сон.
Глава седьмая