– Вы про того, которого повесят в следующую субботу? Виноват, мэм, но это не мне решать. Можете сходить домой к начальнику тюрьмы, но только зря потратите время, уж простите меня за эти слова. Смертникам свиданий не положено, тут нужен ордер самого шерифа. Хотя, пожалуй, сходите к начальнику, недалеко ходить-то, ничего другого он вам все равно не скажет. Вон его дом.
Элеонора не сомневалась, что привратник сказал ей чистую правду, и все же пошла к указанному дому, словно надеялась на какое-то исключение из правила – правила, о котором она действительно слыхала давным-давно, в те дни, когда желание увидеть осужденного на казнь воспринималось ею как что-то не имеющее к ней самой никакого отношения; то есть она допускала, что подобное желание может возникнуть – и возникает – у некоторых людей, но люди эти были так же далеки от привычного круга ее жизни, как обитатели Луны. Разумеется, начальник тюрьмы ответил ей отказом, притом весьма категорическим: судя по его недовольному тону, каждый человек обязан от рождения знать столь очевидное тюремное предписание.
На обратном пути она столкнулась с привратником, теперь уже полностью одетым. Заметив ее разочарование, он в душе пожалел ее, однако не смог удержаться, чтобы не обронить с оттенком торжества:
– Вот видите, мэм, я верно вам сказал!
Элеонора пошла вокруг замка, стараясь держаться как можно ближе к стене и задирая голову к редким зарешеченным окнам, хотя понятия не имела, в какой части здания содержится Диксон. Потом ноги привели ее на соседнее кладбище. Она села на могильный камень и устремила равнодушный взор на расстилавшийся внизу пейзаж, а между тем этот вид почитался главной местной достопримечательностью и жители Хеллингфорда с гордостью показывали его всем приезжим. Но Элеонора не видела пейзажа: перед ее глазами стояла черная роковая ночь, торопливая работа, снующие туда-сюда фонари. В ушах раздавалось тяжелое дыхание тех, кто взялся ночной порой за несвойственное им дело, отрывистые реплики, хриплые, приглушенные голоса да шелест ветвей. Внезапно церковные часы у нее над головой пробили восемь, и колокол возвестил перерыв в трудах по всей округе – таков был здешний старинный обычай. Элеонора поднялась и пошла назад к дому на Хай-стрит. Комната, где ее усадили дожидаться мистера Джонсона, который передал со слугой свои извинения за задержку (он попросту проспал), казалась ей слишком тесной и душной. Наконец в дверях появился заспанный хозяин, еще не вполне пришедший в себя после ночной пирушки.
– Мне страшно жаль, что вчера вечером я доставила всем столько хлопот, – виновато начала Элеонора. – Я просто устала и очень расстроилась из-за всего, что услышала.
– Что вы, что вы, никаких хлопот, ни мне, ни миссис Джонсон, уверяю вас. Многие дамы плохо переносят подобные вещи, хотя, поверьте, встречаются и другие: в отличие от большинства мужчин, они и глазом не моргнут, когда судья прикрывает парик черной шапочкой[36]. Да я только что видел таких – ни один мускул не дрогнул, пока судья Корбет держал речь!
– Но как же Диксон? Он не должен умереть, мистер Джонсон.
– Ну, возможно, что и не умрет, – сказал мистер Джонсон так, словно хотел успокоить ребенка. – Судья Корбет упомянул о помиловании. Хотя присяжные не просили его проявить милосердие: видите ли, ваш Диксон так неправильно вел себя, а улики против него были столь неопровержимы при полном, так сказать, бессилии защиты… Потому что он не предоставил нам никаких сведений, на которых можно было бы построить его защиту! Тем не менее судья, по-моему, дал ему надежду; правда, другим так не показалось.
– Говорю вам, мистер Джонсон, он не должен умереть и не умрет!
Мистер Джонсон шумно выдохнул, а потом, бросив на нее острый взгляд профессионального дознавателя, неожиданно спросил:
– Вы располагаете дополнительным свидетельством?
– Не важно, – ответила Элеонора. – Простите меня… Скажите только одно: от кого теперь зависит его жизнь и смерть?
– Это прерогатива министра внутренних дел – сэра Филипа Хоумса. Но вас не допустят к нему. Прошение об отсрочке или пересмотре может подать только судья, который председательствовал на процессе, – судья Корбет.
– Судья Корбет?
– Да. И, повторю, он был настроен проявить милосердие. Я почувствовал это в его речи. С ним вам и надо говорить. Как я понимаю, вы не хотите раскрыть мне свои карты? Я мог бы набросать вам в помощь план беседы – что и как нужно сказать.
– Нет. Об этом я буду говорить только с арбитром – и больше ни с кем. Боюсь, мой ответ покажется вам слишком резким… Простите меня! Если бы вы знали все, вы простили бы меня, я уверена.
– Довольно извинений, голубушка. Будем считать, что у вас есть важное свидетельство, которое могло повлиять на исход дела, если бы его представили суду. Коли советчики вам не нужны, не теряйте времени и поезжайте к судье, с ним и объясняйтесь. Без сомнения, он сопоставит ваши слова с показаниями в ходе процесса на предмет противоречий. Вы должны понимать, что от вас потребуют доказательств – судья Корбет обязан проверить ваше заявление.
– Судья! Как странно представлять его в этой роли, – сказала Элеонора, словно позабыв о своем собеседнике.
– Да, пожалуй, для судьи он молод. Должно быть, вы с ним знакомы? Помнится, он бывал в Хэмли в качестве ученика мистера Несса.