Элеонора прошла в холл и села.
– Не забудьте сказать ему, что я здесь, – слабым голосом напомнила она.
– Да-да, не беспокойтесь, ему сейчас доложат, только сомневаюсь, что он выйдет к вам до завтрака.
Лакей на ходу передал ее просьбу мальчишке-слуге, тот сбегал наверх и, постучав к судье, через дверь доложил, что к нему пришла какая-то мисс Дженкинс.
– Кто? – переспросил судья из-за двери.
– Мисс Дженкинс. Говорит, вам знакомо ее имя, сэр.
– Впервые слышу. Пусть подождет.
Элеонора ждала. Вскоре вниз по лестнице прошествовала исполненная достоинства красавица леди Корбет в шуршащих шелках и пышных юбках; на руках у нее сидел прелестный мальчуган, следом шла величавая нянька. Леди Корбет была очень недовольна тем, что кому-то вздумалось беспокоить ее мужа своими делами, нарушая его покой и вторгаясь в его частную жизнь. По натуре властная и равнодушная к окружающим, она не собиралась снизойти до простой вежливости, не говоря о том, чтобы приветить робкое существо, истерзанное усталостью и тревогой, которое ни с того ни с сего явилось к ней в дом. Неспешно сходя по ступеням, хозяйка сверху вниз холодно смотрела на незваную гостью, и под неотрывным взглядом ее крупных черных глаз Элеонора невольно съежилась. Наконец леди Корбет вместе с младенцем и нянькой скрылась в просторной столовой, где шли последние приготовления к завтраку господ.
Теперь очередь за судьей, подумала Элеонора и опустила вуаль. В ту же минуту послышались его быстрые, решительные шаги, столь памятные ей по давним дням.
Одного взгляда на особу, дожидавшуюся его в холле, проницательному и наметанному глазу судьи было достаточно, чтобы тотчас распознать благородную леди: ее скромное дорожное платье не обмануло его.
– Пройдемте в комнату? – сказал он, открывая дверь своего кабинета с окнами по фасадной стороне дома; столовая, соединенная с кабинетом складными дверями, смотрела на заднюю сторону.
Многоопытный юрист сразу стал спиной к окну: помимо того, что для него, как для хозяина, такая позиция была наиболее естественной, она давала очевидное преимущество, позволяя видеть хорошо освещенное лицо собеседника. Элеонора подняла вуаль, которую опустила только из нежелания быть узнанной прямо в холле.
– Элеонора! Мисс Уилкинс! Неужели это вы?
Он быстро подошел, протягивая ей руку, с улыбкой радостного удивления. За столь сердечным приветствием нельзя было разглядеть никакого смущения, даже если он что-то подобное испытывал. А Элеонора, вопреки своим намерениям тотчас перейти к делу, внезапно потеряла дар речи.
– Дурак Генри сказал мне «Дженкинс»! Простите меня. Надо же было додуматься усадить вас в холле! Пойдемте в столовую, позавтракаете с нами, леди Корбет будет рада.
С каждой секундой в нем нарастало чувство неловкости от встречи с той, на которой он когда-то хотел жениться, и от необходимости представить ее другой, на которой он в итоге женился, и потому говорил он в несвойственной ему торопливой манере. Услышав ответ Элеоноры, судья с облегчением перевел дух. И сама ее мягкая, мелодичная речь пролилась на него целительным бальзамом:
– Благодарю вас, но я вынуждена отклонить ваше приглашение. Я пришла по важному делу, иначе никогда не осмелилась бы явиться к вам в такой неурочный час. Дело касается участи несчастного Диксона.
– А! Так я и думал!
Судья указал ей на кресло и сам тоже сел. Он старался настроить себя на деловой лад, но, несмотря на завидную силу характера и умение собрать волю в кулак, ее голос пробуждал у него воспоминания о давних днях. Неужели внешне он изменился так же разительно, как она, подумалось ему. В первый миг узнавания он был ошеломлен этой переменой и теперь избегал встречаться с ней взглядом.
– Я знал, что вы примете это близко к сердцу. В Хеллингфорде мне сказали, что вы за границей – в Риме, кажется. Но вам не нужно понапрасну терзать себя: приговор наверняка будет смягчен, его заменят на ссылку или на что-то подобное. Не далее как вчера вечером я говорил об этом с министром – с учетом давности преступления и всей последующей добропорядочной жизни применять высшую меру не представляется разумным.