– Прошу вас, позвольте мне хоть раз в жизни самой решать, что для меня лучше. Не сочтите меня неблагодарной. Я не хочу обидеть вас, ей-богу, вы всегда были так добры ко мне, милая миссис Форбс! Но я должна вернуться… И чем больше вы меня отговариваете, тем больше я убеждаюсь в своей правоте. Утром отправлюсь в Чивиту, а там посмотрим. Здесь мне все равно покоя не будет.
Миссис Форбс молча воззрилась на нее. Под ее строгим, неподвижным взглядом Элеоноре стало не по себе. В действительности этот взгляд выражал лишь растерянность миссис Форбс, которая не могла решить, стоит ли ей ради блага Элеоноры продолжать свои увещевания – несмотря на фиаско первой попытки – или отпустить ее с миром и не мешать ей готовиться к отъезду. Элеонора сама положила конец ее сомнениям:
– Вы всегда были так внимательны ко мне, так ласковы… Ведь вы не откажете мне в своем добром расположении? О, прошу вас! А теперь, милая миссис Форбс, оставьте меня одну – нет больше сил говорить об этом! – и помогите мне выехать на рассвете. Я буду век молиться за вас, благослови вас Бог!
Против такой просьбы миссис Форбс устоять не могла. Нежно обняв и расцеловав Элеонору, она пошла к дочерям, которые в ожидании сгрудились в ее спальне.
– Мама, ну как она? Что говорит?
– Она страшно взволнована, бедняжка! И так уверила себя, что обязана вернуться в Англию и помочь злосчастному старику! Боюсь, нам ее не переубедить. Наверное, пусть уже едет!
Хотя миссис Форбс наняла горничную сопровождать Элеонору в пути, каноник Ливингстон не желал отпускать ее в Англию без дружеской поддержки, а ей после всех треволнений не хватило воли сопротивляться его настойчивости. Сама она предпочла бы ограничиться услугами горничной и никакой необходимости в его присутствии не видела. Измученная и разбитая, Элеонора думала только о Диксоне, о предстоящем суде и о том, как ей исполнить свой долг перед старым другом.
Поздно вечером все трое взошли на борт тихоходной «Санта-Лючии», и Элеонора сразу легла. Она не была подвержена морской болезни, иначе физические страдания могли бы на время отвлечь ее от душевных мук, всю ночь не дававших ей уснуть. Но она не хотела в темноте слезать со своей верхней койки и беспокоить других пассажиров в каюте. Дождавшись рассвета, Элеонора спустилась на пол, оделась и вышла на палубу. Вдалеке над водой выступали скалистые берега острова Эльба с великолепными пурпуровыми тенями под розовым небом зари. Море еще тяжело колыхалось после ночного шторма, но мерное покачивание только подчеркивало красоту искристых брызг и белой пены на синих волнах. После душной каюты Элеонора с наслаждением вдыхала упоительный морской воздух и удивлялась, почему ее примеру не следуют все, кто плывет вместе с нею. Лишь изредка кто-нибудь поднимался на палубу и начинал прохаживаться вперед-назад. Одним из первых появился каноник Ливингстон. Казалось, он положил себе за правило не навязывать Элеоноре свое общество и смиренно ждал случая быть полезным ей. Обменявшись с ней утренним приветствием, он тоже начал ходить туда-сюда, пока она тихо сидела в сторонке, провожая взглядом быстро таявший вдали живописный остров – прекрасное видение, которое запомнится ей на всю оставшуюся жизнь.
Внезапно судно содрогнулось, словно от резкого толчка, и закачалось с боку на бок так, что палуба заходила ходуном. Шканцы заволокло клубами пара, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть. Жертвы морской болезни повыскакивали из кают в самом нелепом виде, наполовину в исподнем; разношерстная, пестрая, неописуемо колоритная толпа пассажиров третьего класса высыпала на корму, пронзительно гомоня на какой-то диковинной смеси итальянского и французского. Элеонора стояла посреди всего этого хаоса в немом изумлении. Неужели «Санта-Лючия» пойдет на дно, с ужасом подумала она, и Диксон останется один на один со своей бедой. В считаные секунды рядом с ней возник каноник Ливингстон. Она едва различала его в мутной пелене и почти не слышала из-за шума вырывавшегося наружу пара.
– Не пугайтесь раньше времени, – повторил он громче. – Какая-то поломка в машинном отделении. Схожу узнаю и сразу вернусь. Положитесь на меня.
Действительно, вскоре он вернулся к скамье, на которую она вновь опустилась, дрожа от страха.
– Машина частично вышла из строя по вине неаполитанских горе-инженеров. Нам придется идти в ближайший порт, проще говоря – возвращаемся в Чивиту.
– Но ведь Эльба ближе! – возразила Элеонора. – Если бы не пар, ее было бы видно на горизонте.
– Это не в наших интересах, рейсовые пароходы там не останавливаются, и мы могли бы надолго застрять на острове. В Чивите, если нам улыбнется удача, мы успеем сесть на корабль, отплывающий в воскресенье.
– Боже, боже! – в отчаянии воскликнула Элеонора. – Сегодня второе, воскресенье – четвертое… Ассизы начнутся седьмого. Ну что за невезенье!
– Да, именно! Неудача всегда кажется досадной вдвойне, когда из-за ее глупой прихоти мы не можем вовремя прийти на помощь ближним. Однако тот факт, что ассизы начнутся в Хеллингфорде седьмого, еще не означает, что дело Диксона будет слушаться первым. Мы все еще можем успеть добраться до Марселя в понедельник вечером, оттуда дилижансом в Лион, и значит… Нет, боюсь, раньше четверга в Париж нам не попасть. Четверг – это восьмое… А вам, по-видимому, известно о каком-то смягчающем обстоятельстве и потребуется время, чтобы добыть подтверждение?
Вопрос этот вырвался у него нечаянно: он знал, что Элеонора ревниво оберегает свою тайну и не хочет приоткрыть причины, по которой считает Диксона невиновным, однако не мог отказаться от мысли, что ей, слабой и робкой женщине, не привыкшей к решительным действиям и устройству разных дел, непременно понадобится чья-то помощь (и каноник почел бы за честь оказать ее), особенно теперь, когда из-за этой аварии времени исполнить задуманное у нее будет в обрез.
Но Элеонора и на сей раз оставила без ответа его осторожную попытку выяснить, для чего ей так спешить в Англию. Мисс Уилкинс подчинялась всем его указаниям, соглашалась со всеми его предложениями, но душу свою раскрыть не желала, и канонику пришлось с этим смириться: не понимая настоящих причин ее переживаний, он не знал, как ей помочь.
И вот опять тот же кошмарный зал в порту Чивиты – аляповатый расписной потолок, грязный дощатый пол, постоянный грохот дверей и дребезжание оконных стекол. Хотя сердце ее заходилось от тоски, внешне Элеонора являла собой образец покорности и долготерпения. Зато ее горничная так красноречиво демонстрировала свое возмущение, что хватило бы на десять Элеонор; ей-то совершенно незачем было торопиться в Англию, но нельзя же терять достоинство и безропотно сносить разгильдяйство пароходной компании!
Когда томительному ожиданию пришел конец, они вновь миновали Эльбу и прибыли в Марсель. Здесь Элеонора почувствовала, какую неоценимую помощь оказывает ей каноник Ливингстон, подрядившийся быть при ней «курьером», как он выражался.