Его хладнокровие ободрило Зубовых; они направились в спальню царя. Но здесь их ожидало новое, ещё более сильное потрясение: кровать Павла была пуста! Уже считая себя мертвецами, Зубовы и Беннигсен принялись шарить по комнате и вдруг за одной из портьер — той, которая прикрывала дверь, ведущую в комнату императрицы, они обнаружили бледного Павла, стоявшего перед ними в одной ночной рубашке. (Дверь в спальню императрицы оказалась закрытой по приказу самого Павла: таким образом, он своими руками устроил себе ловушку.)
Держа шпаги наголо, заговорщики объявили: „Вы арестованы, Ваше величество!“ В эту минуту вошёл один из офицеров и шепнул Зубову на ухо, что его присутствие необходимо внизу, где опасались прибытия Преображенского полка, солдаты которого были привязаны к Павлу. Он вышел. Между тем комната стала наполняться офицерами из числа тех, кто входил во вторую колонну. Павел недоумённо смотрел на них.
— Арестован? Что это значит — арестован? — только и мог сказать он.
Один из офицеров закричал на него:
— Ещё четыре года тому назад следовало бы с тобой покончить!
— Что я сделал? — слабым голосом возразил Павел.
Взяв у него бумагу с подписью об отречении, Беннигсен направился к дверям, сказав царю: „Оставайтесь спокойным, Ваше величество, дело идёт о вашей жизни!“ Но, выйдя в коридор, он снял с себя шарф и отдал одному сообщнику со словами: „Мы не дети, чтоб не понимать бедственных последствий, какие будет иметь наше ночное посещение Павла для России и для нас“.
Офицеры, оставшиеся в комнате, всячески поносили того, от кого натерпелись столько страху, но никто ещё не осмеливался коснуться его. Мертвецки пьяный граф Николай Зубов (зять Суворова), человек атлетического сложения, прозванный „Алексеем Орловым из рода Зубовых“, подал пример другим, ударив царя в левый висок массивной золотой табакеркой. После этого ничто не могло удержать пьяную толпу, озверевшую от недавнего испуга. Царя повалили на пол и набросили ему на шею шарф Беннигсена. Однако Павлу удалось просунуть руку между шарфом и шеей. Выпучив глаза, он хрипел:
— Воздуху!.. Воздуху!..
В этот момент он заметил красный мундир одного из офицеров, который носили конногвардейцы, и, думая, что это великий князь Константин, их полковник, распоряжается его убийством, завопил:
— Пощадите, ваше высочество, пощадите из сострадания! Воздуху, воздуху!..
Это были последние его слова. Судьбе было угодно, чтобы он умер, виня в своей смерти того из сыновей, который не имел к ней никакого отношения.
Заговорщики схватили его руку, один из них вскочил на живот царю, другие принялись тянуть за концы шарфа. Даже тогда, когда они убедились, что Павел мёртв, многие ещё продолжали стягивать петлю, а другие, обезумев, принялись пинать труп. В это время Беннигсен, слышавший шум и вопли, раздававшиеся из спальни царя, спокойно разгуливал по галерее со свечой в руках, рассматривая висевшие на стенах картины.
Наутро подданные империи узнали, что император Павел Петрович внезапно скончался накануне от апоплексического удара. Мы хорошо знаем, что обыкновенно скрывается за подобного рода формулировками. Странно только, что мы до сих пор смотрим на Павла глазами дворян, обиженных на него тем, что им запретили носить круглые французские шляпы».
Одни называют Павла I оболганным «русским Гамлетом», другие считают вздорным самодуром и деспотом. Доктор исторических наук, руководитель Школы исторических наук факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики Александр Каменский считает:
«Оба этих суждения вполне справедливы и не противоречат друг другу. Всё зависит от того, под каким углом зрения его рассматривать. Если говорить о Павле I как о человеке, то у него действительно сложилась тяжёлая и трагическая судьба, отягощённая гибелью в детстве отца и сложными отношениями с матерью (отсюда его нервозность и раздражительность). Но вторая оценка тоже объективна. Как государственный деятель Павел был типичным самодуром. Не столько деспотом, а именно самодуром на троне. По крайней мере именно так на него смотрели многие современники.
Эта традиция идёт ещё от Николая Карамзина. В 1811 году в своей „Записке о древней и новой России“ он писал про убитого десять лет назад Павла I, что тот „хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен выполнять свои святые обязанности“.
Конец XVIII века — это эпоха серьёзных перемен, но российский император не понимал и не принимал их. Он был потрясён драматическими событиями Великой французской революции и стремился во что бы то ни стало оградить Россию от её влияния. Павел I искренне верил, что можно остановить время, ничего не меняя. Как мы знаем, таких правителей и сейчас немало в современном мире. Но исторический опыт показывает, что подобный путь всегда ведёт в тупик.
Главным методом Петра I было насилие, носившее широкий и всеохватный характер. Это, кстати, очень не одобряла Екатерина II, хотя она и объясняла такую политику особенностью Петровской эпохи и сложностью стоящих перед тогдашней Россией задач. Но для Павла I ключевым понятием было не столько насилие, сколько дисциплина и порядок. В империи все должны ему беспрекословно подчиняться и служить — вот ключевой тезис его царствования. Он искренне не понимал, что в конце XVIII века нельзя править такой огромной страной самолично, без опоры на кого-либо.
К тому же Павел I имел весьма архаичное представление о сущности верховной власти. Он воспринимал себя средневековым монархом, окружённым благородными и беззаветно преданными ему рыцарями. Разумеется, такой идеал никак не соответствовал окружающей его реальности. Но Петру I такой романтический и сакральный образ государя был чужд. Наоборот, он постоянно позиционировал себя как слугу отечества.