Слезы наворачивались при виде худосочной удочки, которая стояла в углу прихожей нашей городской квартиры. Но дедушка с ее помощью не то чтобы творил прямо чудеса. Однако умудрялся извлекать нечто из прочесанных людьми и бедных живностью водоемов Ленинградской области. Все делалось, естественно, с целью укрепления дедушкиного хлипкого здоровья.
Сборы начинались с вечера. Для начала дедушка отправлялся на некую заветную помойку, где копал червей. Черви в закрытой баночке приносились домой уже как часть добычи. В пластмассовой крышке баночки просверливали отверстия для воздуха, чтобы будущие жертвы рыбьей глупости и всеядности не погибли раньше назначенного часа. Потом была долгая подготовка скудной удочки: наматывание каких-то лесочек, цепляние крючочков. С вечера дедушка с особым вниманием изучал прогноз погоды. Если дождя, урагана, тайфуна, торнадо, смерча, извержения вулкана не обещали, готовил одежду: старенький клетчатый пиджачок, прохудившийся на локтях, коричневые допотопные брючки с зашмырганными коленями, старые растрескавшиеся туфли, которые, не испорться их верх (не умеют нормально выделывать кожу!), конечно, еще сто лет прослужили бы верой и правдой благодаря дедушкиной летящей походке. Под брючки надевались самые тонюсенькие кальсончики – лето на дворе. В калечку заворачивались бутербродики: городской батон с тонким слоем масла, чтобы не растаяло, разрезанная пополам тефтелька. Завтрак туриста завершал четвертьлитровый термосок с чаем.
Во всеоружии рыбак отправлялся на промысел. Бабушка волновалась. Но дед возвращался. И практически всегда – с добычей. В полиэтиленовом мешочке, упакованные с любовью, как запеленатые родные дети, были парочка «окушков» и штучки эдак три «плотички». Какие там охотники на привале! Хотя кто знает, может, их улов и не жирнее? Они же хвастаются.
Дедушка был счастлив и горд – думаю, не меньше, чем какие-нибудь здоровенные краснорожие мужики с их огроменными лодками, набитыми жирными судаками. Не знаю, осознавал ли он простую истину: по мощам и елей.
Потом бабушка варила какую-то чрезвычайно диетическую пресную ушицу из заветного улова. И дедушка ее поедал, дуя на горячий суп. Наверное, в эти минуты здоровье вливалось в него тонкой струйкой.
Мне казалось, что дедушка никогда не умрет. Как гласит грубая русская поговорка, трухлявое дерево долго скрипит.
И он скрипел из последних сил. Хватался за жизнь, боролся за нее. И все эти калечки, скляночки, фитюлечки как будто в такт ему повторяли тихую, но ровную мелодию его жизни.
Несмотря на страхи, на болезни, на химеры, которые преследовали его всю жизнь, он, как никто, умел быть счастливым.
Изредка, когда дедушка решал, что здоровье ему это позволяет, он брал меня с собой. И мы совершали очень интересные вылазки.
Однажды мы вместе отправились гулять по дворам пятиэтажек в какой-то захолустной части нашего Красногвардейского района. Почему именно туда? До сих пор не знаю. А может, и знаю: он хотел мне показать радость красоты в повседневности.
И дворики вдруг расцвели какими-то теплыми тонами. И в окнах заиграла тихая уютная жизнь. И в душе зазвучала умиротворяющая музыка. Она играла в душе дедушки, заглушаемая омерзительными звуками грубых маршей, ранних побудок и заводских гудков.
Она звучала, заглушая шуршание пакетов, позвякивание баночек, помешивание чего-то стерильными ложечками.
Весна приходила с черемухой. Лето радовало зеленью. Пушкину больше всего нравилась осень. И в Болдине он творил, как одержимый. Зиму все того же Пушкина я не понимала. А дедушка так упоенно читал, как великолепными коврами снег лежит на солнце.
Дедушка не восторгался бардами. Но тогда он мне напомнил песенку Новеллы Матвеевой: «Было волшебно все: даже бумажный сор!..»
Он сеял то, что японцы, с их маленькой страной и большим населением, возвели чуть не в ранг государственной идеологии. Речь о поисках красоты в малом. Человек, который никогда не был за границей, умел, подобно самураю в минуты отдыха, любоваться сосновой иголкой, цветком яблони, видом с Пухтоловой горы, которая ничто по сравнению с осененной белой вершиной Фудзиямы.
В нем – наверное, одном из самых непростых людей, мною встреченных, – странно сочетались тонкое чувство какой-то необъяснимой словами гармонии высших сфер, которую он распространял вокруг себя в лучшие минуты, и бытовое занудство, которое могло свести с ума мертвого.
И вдруг – как будто подскок вверх, прорыв сквозь духоту и Совок – туда, где меж волнистыми туманами пробирается луна…
Этот мир он носил с собой. Его он унес с собой. Это было совсем не хрупкое счастье: такое можно отнять только вместе с жизнью или разумом.
С ним он был бы счастлив в любой точке мира. Это было то счастье, тот праздник, который дан не каждому, но который всегда с тобой. Это была его маленькая и счастливая Родина.
Праздник, который дедушка научил меня всегда носить с собой, напоминает какой-то предмет из фантастического приключенческого романа. Когда потомки просто по случайности не выкидывают нечто непонятное и вроде совершено не нужное. А потом – спустя много лет, после смерти владельца этого самого предмета – выясняется, что это ключ от комнаты, где счастье. Или главная деталь звездолета, переносящего в лучшие миры.
ebooksa