Игорь на середину избы вышел, грудь, гусь этакий, выпятил:
– Ничего я не испугался.
– Ну-ну, – кивнула Ольга. – Ну-ну. Верим-верим.
«Какая же все-таки дура!» – подумал Игорь.
Больше ни дня он с этой дурой в одной избе не проживет.
– Мать твою! Твою мать! Мать твою! Твою ж мать!
Голос Игоря грохотал и вздрагивал в коридоре, дотягивался до Ольгиных ушей и рядом с ним взвизгивал:
– Твою мать!
Вскоре и сам Игорь вместе с дрожащим голосом вбежал обратно. Мужчина раскраснелся, разрумянился, будто бегал по морозу часа этак два, не меньше. Глаза бешеные, злющие-презлющие, а изо рта слюна течет.
– Это ты сделала? Ты? Отвечай. Ты? Твою ж мать! Ты?
Разорался, раскричался – слова не вставить, ни поперек, ни вдоль. А сам трясет какими-то деревяшками, в каждой руке по обрубку, над головой их поднял и трясет.
К чему ему деревяшки эти сдались, спрашивается?
– Ты сделала? – срывая голос, уже не визжа и мать ничью не поминая.
Ольга прищурилась, типа, всматривается, и деревяшки в руках соседа признала: то ж лыжи. Охотничьи. Игоревы. На которых за продуктами он ходил. Вот только испорчены нещадно – в щепу превращены. На таких лыжах далеко не уедешь. Никуда не уедешь, что уж там.
– Надо оно мне, – пожала плечами Ольга и принялась усиленно дуть на и без того холодный чай.
Лыжным остатком Игорь запустил в женщину. Не попал. Бывшая лыжина треснулась об стол и еще больше развалилась, на совсем-совсем мелкие щепки. Такие даже на растопку не сгодятся.
– Понимаешь ли ты, что мы теперь подо`хнем тут? – взревел Игорь.
– С самого начала, – невозмутимо ответила ему женщина. – С самого, самого начала…
– Мне теперь даже за продуктами не сходить! – бесновался Игорь.
Он принялся ходить по избе взад-вперед, измеряя пространство, в один миг превратившееся в тюрьму. Два шага до печи, три – до двери. Со смертью не разойтись.