Какой-то ребенок, кажется, мальчик, вон тот – в синей кепочке, споткнулся и упал, больно упал, и теперь зовет свою маму.
Ольга резко повернулась на этот крик и чуть было не бросилась к мальчику в синей кепочке, позабыв про Мансура. Внутри ее что-то оборвалось, треснуло, рассыпалось на мельчайшие осколки и впилось в каждую клеточку тела.
Мама.
Как давно ее никто так не называл.
Мама.
Оля, Ольга, тетя Оля, тетя – как угодно, только не мама.
Мама.
Конечно, дети Гули каждый день произносили это слово, но лишь пронзительное «МАМА!», требующее внимания, любви, заботы, лишь это кричащее «мама» вытащило Ольгу из вязкого забытья.
Мама.
Ей так необходимо снова услышать «мама», обращенное к ней. Все бы за это отдала.
– Теть Оль! Теть Оль, мы идем на машинки? – дергал ее за рукав Мансур.
Какой-то чужой мальчик. Зачем она держит его за руку? Темные, чуть раскосые глаза, черные, жесткие волосы, смуглая кожа – ничего общего с ее Степашкой. Ничего общего с ней. Зачем она обнимает и целует не того ребенка? Зачем с ним катается на чертовом колесе? Почему не со своим сыном?
– Нет. Мы никуда больше не пойдем, – оборвала Мансура Ольга.
Мальчик, впервые услышавший в голосе любимой тети Оли жесткие ноты, спорить не стал, пошел из парка, торопливо перебирая своими коротенькими ножками, чтобы поспеть за широким и быстрым Ольгиным шагом.
– Мне срочно нужно домой, – все, что сказала Ольга растерянной Гуле.
Она собрала свои вещи. За вычетом платьев Гульноры, которые остались висеть в шкафу – чужого, спасибо, не надо, вещей оказалось немного.
– Гуль, дай денег на билет.
– Нэ дам, – воспротивилась Гульнора. – Ты нас подставляешь. Работать некому, ты уезжать. Где я тебе до конца дня кого найду?
– Гуль, но я ж и так без денег все эти месяцы пахала. Хотя бы на билет себе заработала или нет? – уставясь в пол, спросила Ольга.
– Нэ! Нэ! Нэ! – чуть ли не кричала Гуля. – Ничего нэ заработала. Мансура до слез довела. Шавкат вечером придет, у него ынфарк будет.