– Неправда, – сказала Ольга вслух.
– Он выпал из окна, – продолжил Андрей. – Десятый этаж. Смерть мгновенная.
Ее Степашка, ее сынок умер.
Умер. Какое ужасное, какое жестокое слово, как больно оно хлещет по щекам, как беспощадно режет пополам. Сына больше нет. Больше никогда не слышать его смех. Больше никогда не видеть его улыбку. Больше не успокоить его слезы.
Ничего больше нет.
– А ты где был? – дрожащим голосом спросила Ольга.
Словно это имело сейчас значение. Словно ответ на этот вопрос вернет ее сына. Степы больше нет, и какая, к черту, разница, где находились в момент его падения все остальные!
– На кухне, – вздохнул Андрей. – Варил ему кашу. Оль, я не хочу это обсуждать. Я нахожусь под следствием, я не могу выходить из дома. Я считаюсь преступником, потому что по моей вине умер мой же сын. Я недоглядел и теперь не имею даже права нормально страдать, потому что убийца – я, а убийцы не плачут по своим жертвам.
По его вине.
Но что, если виноват не Андрей, а Ольга?
Это она надолго оставила сына одного. Бросила его. Ушла и не вернулась. И ничего не сказала, а Степа наверняка ждал. Каждый день ждал, каждую минуту. Он так соскучился по матери, что залез на окно и стал смотреть, не идет ли она домой, не возвращается ли из такого далекого магазина с ненужными уже батоном и молоком? Что, если по улице в тот момент шла очень похожая на Ольгу женщина, мало ли их таких ходит, в черных штанах и черной куртке? Что, если Степа высунулся наружу, чтобы как можно громче крикнуть: «Мама!»
И с этим криком летел до самой земли. И умер, думая, что мама наконец вернулась.
Все стало окончательно чужим: эта квартира, этот дом, Андрей. Он больше не муж ей.
Теперь уже точно.
И Ольга ушла от Андрея во второй раз.
Теперь уже навсегда.
Утро снова хмурое, словно тоже не выспалось.
Ольга села на неудобной кровати, свесила ноги, поболтала ими в воздухе, перестала болтать – слишком беззаботно, слишком не по ситуации, опустила ноги на пол, потянулась за юбкой, повертела ту в руках, словно увидев впервые, натянула юбку, натянула кофту.
– Жрать будем или как? – гаркнул вдруг мужчина.
Но гаркнул как-то неуверенно: начал громко, требовательно, а последнее «или как» зажевал, почти проглотил, будто к концу фразы засомневался.