Делать нечего. Бежать некуда. Хорониться негде. Разве что вон к трупу под лапы еловые улечься.
Он
На широких охотничьих лыжах невозможно бегать легко. Не имея должного опыта и хромая на одну ногу, он и вовсе ходил на них чуть ли не как на снегоступах. За несколько поездок в поселок приноровился, но завидь его любой охотник, непременно поднял бы на смех.
Эта неумелая, по охотничьим меркам, ходьба была для мужчины успокоением. Будь он чуть современнее, рассказал бы, что прогулка по лесу заменяет ему сеанс у психолога. Но это не про него, он не верит в психологов, хотя в мыслях своих покопаться любит.
Сейчас, например, думает, что ему необходима эта отлучка. Сильный и грубый, он все же опасается Ольги, боится проявившихся в ней странностей.
В день появления мертвеца она вела себя подозрительно. Зачем попросила тропинку сделать чуть в стороне, когда куда удобнее проложить ее прямо? Не хотела, чтобы обнаружилось тело? Это же ясно, как тот день, в который Ольга убила несчастного. И заметив, что мужчина продолжил чистить снег по старой дорожке, встала за спиной – выглядывала, высматривала, надеялась, что обойдется, что не вылезет из сугроба ее тайна.
Но не обошлось.
Вылезло.
И вся эта ее торопливость, мельтешение, мол, я быстрее по воду хочу, мне аж не терпится, были пустыми. Мертвец все равно себя обнаружил. А как натурально она отыграла испуг! Бросилась зачем-то на помощь. Словно хотела проверить, не оставила ли улик.
И зачем он только притащил ее сюда? Жил бы себе один. Пожалел? Навязалась? Может. Конечно, поначалу с ней было легче – готовила, убирала, стирала. Женщины для того и созданы. Вот и она отрабатывала свою женскую карму. А тут вдруг отъехала. Забросила все дела, словно забыла, на каких условиях он ей в избе находиться позволил.
Экая наглость!
И что теперь с ней делать?
Смотреть, как она обхаживает труп, – тошно. Замаливает, замасливает перед мертвецом свой грех – противно. Плюнула бы уже на него, к чему теперь вся эта возня?
Вот правда, лучше бы жил один.
Всю жизнь один, и здесь бы справился.
Зимний лес скучен: сосны, сосны, сосны, сосны. Одна похожа на другую. То и дело чудится, что ногами перебираешь, а сам на месте стоишь. Эта сосна была уже? Не разберешь. Пни, поваленные деревья, кусты и травы укрыты толстым снежным одеялом. Спрятались до весны. По ним можно было бы понять, движешься или нет, но сейчас исчезли лесные маячки.
Столь однотипный путь уматывает, укачивает. Повалиться бы на снежную перину и уснуть. Да нельзя – сон такой станет вечным. Лишь изредка рядом вспорхнет испуганный глухарь и обвалится с шумом снежная шапка с вершины сосны. Ухнет снег, зависнет на секунду белый столп, взбодрится мужик. А потом опять все смолкнет.
И вновь сосны, сосны, сосны, сосны.
Игорь никогда не любил свое имя. Свое настоящее имя. Впрочем, сейчас оно перестало таковым быть (боже, храни МФЦ), осталось лишь именем, которым называла его бабка.
Именно бабка и вызвала это отвращение, протяжно и громко кричала на всю улицу: