Тьфу ты! На черта ей подснежники? Ей ветки нужны.
Да и знает она этот северный Март – ни черта он не может растопить! Он у февраля в приспешниках.
Тут Ольга заметила маленькую пушистую елку: протиснулась в сосновый мир, пропихнула свою хвою. Растет теперь потихонечку. Хорошенькая. Такую идеально под Новый год срубить, в дом принести, запах вдохнуть, в железную распорку воткнуть, шарами да гирляндами украсить, хороводы вокруг водить. Нет, не получится хороводы – одной стороной елка к стене будет стоять, без шаров и внимания. После старого Нового года выбросить за ненадобностью.
Но этой елке суждено быть обломанной, ободранной, стать лысой, принести себя в жертву ради безымянного трупа, возвести алтарь тому. Все равно бы ее никто тут не нашел, ни к какому Новому году – ни к нынешнему, ни ко всем тысячам последующих не принес, не украсил.
Так пусть же хоть Ольге полезной будет.
Елка сопротивлялась, била Ольгу по лицу ветками, колола ей руки, гнулась, но не ломалась. Ольга злилась, ругалась, пиналась и никак не хотела от строптивого дерева отстать.
Не на ту напала!
Наломав побольше еловых лап, женщина вновь поплыла по сугробам. С не очень тяжелым, но весьма неудобным грузом ползти обратно оказалось в разы труднее. Вроде и дорожка проторена, да вот все равно нелегко. Сугробы осыпались, ноги в них вязли. Ольга то и дело заваливалась на бок, окуналась в холод. Нахватала вновь снега за шиворот. Уже не так обжигало. Уже терпимо.
Мужчина стоял у избы, наблюдая за тем, как продирается Ольга по великим снегам, как падает лицом в сугробы, воет от беспомощности. И лишь когда она добралась-таки до дома, перекинула еловые ветки по одной через забор, потом уже перелезла сама, он сказал:
– Надо было лыжи взять. С ними бы не увязла.
Вот издевательство! Не мог крикнуть про лыжи сразу? Или сам вышел бы на них, чтобы помочь хотя бы ветки дотащить. Все он мог. Но предпочел остаться у двери, наблюдать за мучениями соседки, возможно, тихонько посмеиваться над ней.
Злясь на мужчину, Ольга принялась укладывать растерзанную елку на труп. Старательно пристраивала ветви, нежно похлопывала их, укрывала каждый промерзший кончик мертвого тела. Сначала ступни, дальше – колени, ляжки. Чуть отворачивалась, будто стыдясь, и с особой осторожностью клала ветки на гениталии. Чтоб не уколоть. Живот, руки. На правой отломан палец – безымянный, как и сам мертвец. Сразу ли труп без пальца был? Сейчас и не вспомнишь. Может, Ольга отломала, пока тащила до избы. Может, убийца лишил. Или мертвяк сам вчера до чего добродил, до чего достучал, палец потерял.
Искать безымянный по двору бесполезно. Если и был, то снег давно его упрятал. Такова уж его природа, все скрывать: грязь, мусор, оторванные пальцы, мертвые тела.
Такова уж природа трупа – не рассказывать, как там было на самом деле.
Вырос над трупом колючий гроб. На голову веток не хватило – торчали нос, мочки ушей и лоб. Но это ничего. Это можно будет позже чем-нибудь прикрыть. Не ползти же второй раз по сугробам в лес, не хватать же вновь за ворот снега, не искать же еще одну елку!
Стопку с водкой и сухарь сунула Ольга мертвецу под бок, спрятала тоже еловыми лапами, чтоб не нашел сосед, не отобрал.
Это не ему подношение.
Ольга позабросила домашнюю работу. В один день перестала готовить, мести и мыть полы, стирать. Воду тоже больше не таскала.
Не захотела и дальше за мужчиной ухаживать. Хватит! Не служанка она ему! Пусть сам теперь управляется. И плевала она на изначальные уговоры! Довольно.
В своем маленьком бунте не заметила Ольга одного – она все равно прислуживала, правда, теперь уже мертвецу. Видимо, таков ее крест.