В один день все кончилось.
В тех краях запретили охотиться, объяснив это снижением популяции лосей. Валерик и компания пожали плечами, расстроились, но ненадолго – новое место для охоты было найдено быстро. И новая изба поставлена. Пока не столь обжитая, как прежняя, но вполне сойдет для ночевки и томления лосятины на буржуйке – нормальную печь на этот раз решили не ставить.
Игорь в лес больше не ездил. К другим соснам не хотел: это ж предательство.
С Валериком общаться тоже перестал.
Из-за леса страдал, из-за Валерика – нет.
Что спустя столько лет потянуло Игоря обратно к бабке?
Да и не к бабке вовсе – к дому, к детской площадке, на которой маленький Валя всегда был изгоем, к подвалу, в котором прошло его детство. Тоску по родным местам трудно объяснить. Даже если все там было плохо, даже если надо всем огромной тенью стояла ненавистная бабка. Но вдруг вспомнилась любимая липка возле подъезда. Как она там? Не спилили еще? Вспомнился уютный пустырь за домом и вид на город со школьного забора. И к этому всему так потянуло, что аж сдавило.
В квартиру заходить не хотелось. И бабку видеть – тоже. Но стало интересно: жива ли еще или померла, не присвоила ли квартиру соседка, теть Люда. Всю жизнь жалась в однушке, она не упустила бы шанс прибавить метраж, чтоб завести, наконец, кошку. В однушке, по мнению теть Люды, для кошки места ну совсем нет.
Игорь встал перед подъездом. В теле колко, и сильно тянет внизу живота – все нутро противится. Пришлось заносить себя в подъезд чуть ли не силой. Ноги ватные, колени мягкие – хочется на ступеньки сесть и не идти дальше.
Возле двери Игорь замер. Она все та же, как в детстве: коричневая кожаная обивка, дурацкие коричневые же и кожаные же кругляшки, между которыми натянуты коричневые ромбы.
«В коричневом-коричневом городе, на коричневой-коричневой улице», – подумал Игорь и ухмыльнулся.
Он тянул время, гадая: обнаружит ли он за дверью бабку или там живут чужие люди?
Впрочем, бабка тоже теперь чужая. Впрочем, никогда она и не была родной. А спустя восемнадцать лет разлуки – и тем более.
Он позвонил. Потом еще раз. Лишь только на третий – Игорь не то чтобы сделался настойчив, так, по инерции звонил – за дверью зашуршали, ручка опустилась, дверь приоткрылась, и в щели показалась бабка. Она сильно усохла, будто ее взяли и выжали, и все жизненные соки из тела стекли по канализационным трубам. Некогда прямая гордая спина согнулась в поклоне и никогда уже не разогнется. Волосы поредели, торчали солнышком вокруг обтянутой морщинистой кожей головы.
– Кого тебе?
Руки бабки дрожали. Голос стал совсем скрипучим, будто по стеклу пенопластом ведут.
– Это я… – Игорь запнулся.
Он не смог произнести свое старое имя.
Но она и без того все поняла. Возможно, едва открыв дверь. Возможно, едва заслышав звонок. Возможно, еще с утра почувствовала.
– Где тебя черти носили? – просвистела бабка, открывая дверь шире и пропуская внука в квартиру.