Инициатор

Священник вновь бросил пытливый взгляд на девушку, устало повисшую на канатах и восстанавливающую сорванное дыхание.

— Назови. Георгий Мирошенко, лидер «Роси свободной», — коротко кивнул он.

Но Алиса уже уходила тёмным коридором к белому свету в золотых нитях.

Когда высший покинул келью, стражи суетились, возвращая девушку к странной жизни вне души.

Глава 26

Исповедь

— Твоя просьба необычна…

В полном облачении отец Владимир казался ещё старше своих лет. Но может быть нелегкие думы и неуверенность в правильности происходящего делали его дряхлым стариком, не готовым принять на свои плечи тяжесть исповеди нечисти.

Алиса смотрела, как суетятся, перебирая друг друга тонкие узловатые пальцы старца, и понимала, что просила немыслимого. Моля об исповеди, требуя её, она хотела не получить прощение, а избавиться от памяти. Словно снова оказаться на пороге выбора и избрать иной путь, войти в другую дверь. И понимая это, осознавала, что исповеди не получится — ей не хватит духу переложить на старика весь груз своих прегрешений.

— Признаться, — отец Владимир поджал губы, хмурясь своим мыслям, — я не представляю, как можно совершить таинство исповеди тому, кто уже не имеет души.

Алиса повела плечом, стирая о грубое плетение нательной сорочки пыль со щеки — стянувшие руки ленты липкой бумаги с символами, сдерживающими силы, не позволяли не то чтобы сделать движения, но и даже помыслить о нём — обессиленные мышцы вялым киселём булькали под кожей в ответ на всякую команду сознания.

— Если у меня нет души, отец, то что ж болит? — с усмешкой спросила Алиса. — Почему я подолгу не могу заснуть, путаясь в памяти? Почему видя, как дохнут девчонки после обрядов, я хочу реветь? Почему мне хочется молиться, хотя я знаю, что это бессмысленно и мои слова затихнут рядом со мной, хоть криком кричи?

Отец Владимир перевёл взгляд на затемнённое витражом окно — крест на разноцветных осколках — и нехотя отозвался:

— Это атавизм. Неизбывное человеческое, с которым приходится мириться инициатору… Это не душа, а лишь воспитанное сознание, полное инстинктов рода — нежелания видеть смерть, жалость к умирающему, страх за себя…

— Атавизм, — медленно повторила Алиса, и глаза её потемнели. — Любовь и вера?

— Не любовь и вера — атавизм, — раздражённо отозвался отец Владимир, — а их базовые проявления. Привязанность, как начальный компонент любви, есть и у животных. Да и доверие — тоже. Не это отличает душу. Душа — часть божественного в человеке, то ядро, которое делает людей особенными. Она — наш выбор…

Алиса откинулась на спинку стула и тоже посмотрела на витраж. Ей показалось, что нарисованных осколков кровавого, красного цвета было слишком много, настолько, что в них терялся тёмно-коричневый крест. Красное, красное, хаотичное, острое, наползающее друг на друга…

— Ты инициатор, а не человек. Потому и говорить с тобой я буду не так, как… — отец Владимир ещё сильнее нахмурился и, на минуту нервно застучав пальцами по столешнице, их разделяющей, тут же одёрнулся. — До людей творец создал животных и ангелов. Одним он дал простейший механизм — инстинкты, которые регулировали их жизнь, а другим — созидательный коллективный разум, восходящий к его сознанию…

— Полностью? — безучастно переспросила Алиса, продолжая рассматривать красные осколки за коричневым крестом — ей уже казалось, что они похожи на осенние листья орешника, легшие на жёлто-зелёный ковёр.

— Нет, — кивнул отец Владимир, не глядя на девушку. — Конечно, нет. Иначе не было бы восстания Сатаны и долгой войны среди первых…