Инициатор

Алиса медленно склонила голову, принимая ответ.

— Человеку творец дал более, чем другим своим детям, — помолчав, продолжил отец Владимир. — Он дал ему и инстинкты, и коллективное сознание, и — душу. И она — баланс между двумя сторонами одного сознания. Она даёт возможность выбора между дорогой зверя и дорогой ангела… Душа — ядро незыблемых, самых глубоких и самых великих идей, которые управляют нами. Она нематериальна, но ощутима через человеческие чувства, но более того — через его поступки. И потому любовь, надежда и вера — лишь проявления души, но не она сама. Ампутация — процесс скоротечный, но конечность ещё долго ощущается тем, кто её потерял…

Алиса смотрела на красные листья под коричневым перекрестьем, и ей казалось, что они кружатся в голубой воде, словно сорванные ветром лепестки гибискуса в быстром водовороте.

— Мне говорили, что с инициацией я потеряю душу, — медленно заговорила она. — Но когда я очнулась после той ночи, я не почувствовала ничего, кроме боли в порванной шее и сбивающегося сердца…

Отец Владимир вздрогнул и переспросил:

— Порванной шее?

Алиса грустно усмехнулась, не отрывая взгляда от окна:

— Вас тоже это пугает? Когда я очнулась, я увидела над собой настоятельницу монастыря и нашу целительницу. Обе они были бледны и рассматривали меня, словно ожившего мертвеца… Нет, хуже! Словно пришедшего за их душами демона. Я лишь потом поняла, что их так изумило. Когда увидела, что у других девушек, прошедших инициацию, шеи не скрывались под повязками. У всех них только чесались руки на венах — там был след от укола и покраснение вокруг. Но это было лишь первые двое суток… — она нахмурилась. — На третьи… на третьи разница между нами исчезла.

Священник задумался, привычно поджав губы и разминая пальцы.

— Позже, — продолжила Алиса, смотря на красные осколки, застилающие собой коричневый крест, склоняя голову на бок, — когда нам объяснили, что и как мы должны будем делать ради церкви, только тогда я поняла, что произошло со мной… Но узнать — почему, — мне не удалось. Никто не рассказывал, тема была запретна, а память сохранила немного — все мы глубоко спали при инициации. В тот день всех нас завели в спальню и дали праздничный ужин — винегрет, пирожки, баранки. К ним полагался и ежедневный стакан воды. Но в этот раз вкус её был другим, сладким, настолько, что даже перебивал привычную тухлятину. А потом все мы — одна за другой — уснули, так глубоко уснули, что очнулись лишь к следующему вечеру.

Алиса замолчала, и священник, пожав плечами, прокомментировал:

— Элементарная предосторожность от любопытства непосвящённых.

Осторожно, чтобы не потревожить связанные руки, Алиса кивнула:

— Я понимаю. Мирянам не стоит знать о нас, а нам не нужно знать о кухне нашего изготовления. Но кое-что все равно понимаешь… Альфа-йахи получаются инициацией от носителя, правильно? И этот носитель — назовём его сверх-йахом — нечто особенное. От укуса альфа появляется бета-йах, от укуса бета-йаха животные умирают… Значит, чтобы получился альфа-йах, должен быть укус какого-то более сильного существа, более йаха, менее человека, чем мы. Так?

Священник не отозвался, разглядывая свои сухие пальцы, сложенные в восточную мудру.

— Можете не отвечать. Пусть остаётся тайной, понятной всем без слов, — едва растянула покрывшиеся сухой плёнкой губы Алиса. — Моих одноклассниц инициировали, вколов им по несколько капель крови или слюны носителя. Видимо, препарат невозможно изготовить и потому носителя привозят на инициацию и уж там добывают нужные жидкости и вводят жертвам. Так и сделали, но потом что-то пошло не так… Носитель вырвался и кинулся на меня. И я получила настоящий укус. Такой же, какие позже стала наносить сама. Всё верно?

Красные листья полностью закрыли коричневый крест и теперь текли перед взглядом одной полноводной бордовой рекой, блестящей на солнце. В воздухе кружился запах крови от этой реки, и Алиса боролась с голодной тошнотой.

— Видимо, — поджав губы, отозвался священник, — Я не осведомлён о перипетиях твоего обращения, но других объяснений тоже не вижу.

Алиса едва заметно кивнула — более полного ответа она и не ожидала.

— Потом, позже, нас учили заново жить… Это оказалась сложная наука. Наше тело не хотело есть нормальную еду, и нас приучали к ней заново, как младенцев к воде. Нам были болезненны прикосновения серебра и свет солнца, но мало ощущались уколы или удары, и нас учили менять ощущения, возвращая их естественность. Мы хотели крови — но нас учили аскетизму воинов, отрицанию дурного. Это было тяжело. Месяцами мы сидели в одиночных каменных комнатах и следили за своим телом — за дыханием, температурой, жаждой или голодом, и делали их человеческими. Нам объясняли природу нового состояния, и строго упреждали от любой попытки наложить на себя руки. Тогда мы ещё не понимали, что это значит… Понимание пришло позже. Наше тело способно сопротивляться любой смерти, кроме той, которою выбирает сознание. Потому что только сознание управляет нами… А смерть сделает вампиром — бессмертным, бездушным, нечеловечным. Тем, о ком сложены легенды, тем, кто истинное отродье. И пусть церковь приравнивает к бездушным тварям всех — и альфа, и бета, и тех неизвестных, на которых мы можем стать похожи, но мы, инициаторы, знаем, что разница есть, что она — в душе…