— Доброе. Хотя какое оно доброе, мне то эти цифры снились, то что вы хитрым способом открыли дверь и приближаетесь к моей постели…
Я в ужасе отпрыгнул.
— Графиня!.. Да я ни за что! Ни за какие пряники!
Она нахмурилась, взглянула с суровым подозрением.
— Это что, завуалированное оскорбление… или… явное?
Стоя и раскланиваясь, я сказал дрожащим голосом:
— Ваше сиятельство, конечно же, мне хотелось и сейчас хочется вам вдуть, но я не даю воли своей животной сути, потому что преисполнен почтения к вам!.. Отказавшись от желания вжарить вам, хотя, признаюсь, и сейчас хочется, я проявил к вам глубочайшее уважение, как к человеку и, простите за грубое определение, женщине!.. Что ж, если решите всё бросить и уйти, передавайте мои заверения вашему батюшке, очень умный человек, и очень вам сочувствует.
Она насторожилась.
— Почему это сочувствует?
Я сказал с глубоким и вообще-то искренним вздохом:
— Он сам сказал, вы очень умная и прекрасно разбираетесь в финансовых операциях любой сложности. Но он понимает, что вам предстоит всю оставшуюся жизнь быть не настоящей женщиной, а квочкой с цыплятами. Ему жаль губить вас, как умнейшего специалиста, но условия в обществе ещё не созрели, чтобы признать женщину равной.
Она внимательно смотрела мне в глаза.
— Но вы признаёте?
Я развел верхними конечностями в понятном жесте.
— Умные всё признают, а я умный, знаете ли, хотя и здоровый, как сарай у бабки. Скоро женщины не только получат право голосовать, но и будут занимать любые должности и посты в обществе. Но не сегодня к обеду. И даже не вечером. Так, в исторической перспективе скоро. Но я вам эту возможность предоставляю уже сейчас!..
— Но мои родители…
Она запнулась, я сказал быстро:
— Ваш отец хотел бы, чтобы вы проявили себя, как финансист и управленец, но он человек старой закалки, против общества не пойдет. Но в тайных мечтах уже ломает.
Она взглянула на меня с вопросом в ясных чистых глазах, синих, как небо на берегу Чёрного моря.
— Договаривайте.