Прозвенел звонок начала перемены между занятиями, я чуть было не дернулся бежать на лекцию, но вспомнил, что освобожден, Горчаков улыбнулся, словно прочел мои мысли.
— А вот не надо, — сказал он со вздохом. — Хотя тоже все знают, как и ты, что там скажут. Домашнее воспитание всегда выше.
Он кивнул и ушел, для него занятия, как понимаю, почти работа, его всобачили в Академию не ради учебы, должен социализироваться, общаться, заводить друзей, завоевывать влияние и учиться управлять людьми.
Я потянул на себя ручку тяжёлой двери преподавательского корпуса. Зачем Горчаков мне сказал такое? Что плохо скрываюсь, и что лично он не видит во мне закордонного шпиона?
А ещё и для того, чтоб я теперь и сам был настороже и присматривался к курсантам. А кого подозревать? Кто старается подружиться с детьми высокопоставленных родителей, чтобы заполучить какие-то рычаги влияния, или тех, кто, как серые мыши, стараются оставаться незамеченными?
Разве что Толбухин и Равенсвуд. Особенно Равенсвуд.
Этот корпус только внешне похож на остальные, но строили для преподавательского состава, внутри и коридоры шире, и собственная столовая, и ещё какие-то помещения, но я торопливо шагал к двери, номер которой сообщил всезнающий Толбухин.
Постучал в дверь, изнутри послышался недовольный голос. Я приоткрыл и торопливо скользнул вовнутрь кабинета, разом охватывая взглядом готическую обстановку с отделанными тёмным деревом стенами, готическую мебель, начиная от массивных угрюмых шкафов с книгами и закачивая массивным столом и стульями с прямыми спинками.
Монтеверди за столом, в руке фужер с чем-то бордового цвета, смотрит на меня с неудовольствием.
Я вытащил из кармана крохотную склянку и торопливо поставил перед ним на стол.
— Это такое же, Радамес Иванович!.. Сам сделал!
Он уже раскрыл было рот, чтобы велеть убираться, но хмыкнул, отставил фужер и взял в руки мою склянку. Я с замиранием дыхания наблюдал, как он повертел её в ладони, принюхался к пробке, с усилием вытащил.
Громко плямкнуло, что значит, пробка плотно притерта. По комнате распространился мощный запах, но у препода магии нюх слабее, чем у меня, сунул склянку под нос, мощно вздохнул.
Когда перевёл взгляд на меня, глаза смотрят уже ясно и строго.
— Сам?
— Сам, — подтвердил я и, чуть помявшись, добавил, — как дедушка учил…
— Запах знаком, — пробормотал он, — но очень уж… Вы позволите?
Он вынул из нижнего ящика пустой бокал, плеснул из бутылочки на самое донышко, поднес ко рту, осторожно лизнул самым кончиком языка.
Я ждал, а он покачал головой, взглянул на меня с уважением.
— Это же намного сильнее, чем стандартный восстановитель!