— Ну, ты даешь, — буркнул я, потирая плечо. — Ты что, дрова колол сегодня, а не с врагами дрался?
— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — Это я так от радости. Ну, признай, староста, неплохо мы им сегодня вломили, а?
Я и не спорил. Неплохо получилось. Несмотря на все потери, они отступили. Это факт. Мои ловушки, ров, стены — все это сработало. Хотя и таран был, чуть не сломали нашу стенку-забор. И если бы не то, что Степа воеводу вражеского завалил, не знаю, чем бы все закончилось.
— Неплохо, это точно, — согласился я, наконец. — Но, если честно, Добрыня, я не ожидал, что из тебя такой боец получится. А сегодня ты как бешеный носился. Раньше-то был, как павлин, только что перья не распускал. А теперь вон, весь в саже, в крови, как будто в бане побывал. Еще и улыбаешься.
Добрыня прищурился, посмотрел на меня долгим взглядом, а потом выдал:
— Не знаю кто это такой, этот павлин, но видать, хворый птиц какой-то, — я хмыкнул, — знаешь, староста, ты прав. Был я раньше дураком. Все мечтал о власти, о дружине, а толку? Отец меня все время пихал на эту должность. «Ты, Добрыня, у меня единственный, — говорил. — Значит, старостой быть должен». Я и уперся, как баран — хорошо, как скажешь, батя. А что толку? Сидел бы я сейчас в избе, отсиживался. И что? А так, сегодня, на стене, я как будто на своем месте был.
Он помолчал, разглядывая свои грязные руки.
— Когда, там, в этой рубке, я увидел, как ты там копьями машешь и сам чуть не завалился, когда с богатырем тем дрался, понял, что вот оно, мое дело! Я драться хочу, а не вот это вот все.
— Да уж, — хмыкнул я. — Ты, Добрыня, сегодня не только дрался, но и Степу от смерти спас. Так что заслужил медовуху.
— Да ну ее, — отмахнулся он. — Главное, что отбились. А знаешь, староста, теперь я тебя больше уважаю. Раньше думал, ты какой-то выскочка, чужак. Но сегодня я увидел, что ты — настоящий мужик. Не побоялся, не струсил, впереди всех лез.
Я не знал, что сказать. По-хорошему, наверное, стоило бы его поблагодарить за то, что он за меня сейчас горой стоит. Но сейчас меня больше тянуло в сон, а не на разговоры. Да и честно говоря, я сам себя еле держал на ногах. Все силы, казалось, ушли до капли. А мысль о медовухе почему-то вызывала только тошноту.
— Слушай, Добрыня, — пробормотал я, чувствуя, как веки наливаются свинцом, — я тут сейчас, кажется, вырублюсь. Давай как-нибудь потом… обсудим все это… и медовуху… ну…
И не дослушав, я уткнулся головой в его плечо. Дальше все было как в тумане. То ли я что-то бормотал, то ли он что-то говорил, не помню. В ушах звенело, а перед глазами все плыло. Помню только, что-то теплое, мягкое, и меня укрыли.
Когда я очнулся, небо уже было черным-черно и в нем светили белые точки звезд. Я лежал на чем-то мягком, укрытый какой-то шкурой. Голова гудела, а тело ныло. Поворачиваю голову, и вижу Добрыню, сидящего рядом. Он смотрел на меня с ухмылкой.
— Ну что, староста, проснулся? — проговорил он тихо. — Не боись, все нормально. Я тут посторожил тебя, пока ты дрых.
Я протер глаза, уселся и осмотрелся. Оказывается, Добрыня перетащил меня в дом старейшин, уложил на лавку, и укрыл шкурой.
— Спасибо, — пробормотал я. — А сколько я спал?
— Да немного, — ответил Добрыня. — Ты как вырубился, так и не просыпался. Я уж думал, помер.
Я встал с лавки, поморщившись от боли в мышцах. Да уж, погуляли славно.
Не ожидал я, что сын Радомира такой. Я увидел Добрыню по-новому. Не злым и напыщенным, а храбрым и самоотверженным.