— Ну вот, — сказала она, закончив, — теперь нужно ждать. Яд должен выйти.
— А Добрыня? — спросил я, с тревогой глядя на бесчувственного десятника.
— С ним сложнее, — вздохнула Милава. — Рана глубокая, яд уже начал действовать. Но я сделаю все, что смогу.
Пока она возилась с Добрыней, я сидел рядом, тупо уставившись в одну точку. Боль в плече постепенно утихала, но слабость была такая, что, казалось, я вот-вот потеряю сознание. Я наблюдал за Милавой и поражался ее ловкости. Она действовала так, будто всю жизнь только и делала, что лечила раненых. Все же и мои уроки ей не пропали даром.
Несмотря на боль и слабость, я чувствовал какое-то странное удовлетворение. Мы победили. Пусть и не окончательно, но мы смогли избавиться от главного козыря врага — лучиков, которые не давали спать по ночам.
— Спасибо, Милава, — проговорил я, с трудом поднимаясь с лавки.
— Не за что, — отозвалась она, одарив меня мягкой улыбкой. — Это моя работа.
Добрыня все еще был без сознания, но дыхание его выровнялось. Милава сидела рядом, заботливо смачивая его лоб мокрой тряпкой.
— Как он? — хрипло спросил я, подходя ближе.
— Пока без изменений, — ответила она, не отрывая взгляда от пациента. — Но я верю, что он справится.
Я кивнул, хотя уверенности в этом у меня поубавилось. Яд — это серьезно, особенно в 10 веке.
Милава напоила меня каким-то целебным отваром, от которого немилосердно клонило в сон. Голова раскалывалась на части, тело нещадно ломило, а перед глазами все расплывалось. Заметив мое состояние, Милава уложила меня на лавку и строго-настрого велела спать.
Спорить не было сил. Я закрыл глаза и почти сразу провалился в тяжелый, беспокойный сон. Сквозь дрему я слышал, как Милава суетится возле Добрыни, поит его снадобьями, что-то ласково шепчет. Ее забота согревала, и от этого на душе становилось чуточку легче.
Пробуждение было резким — кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом разлепив глаза, я увидел взволнованное лицо Милавы.
— Как он? — прохрипел я, рывком садясь на лавке.
— Очнулся, — с облегчением выдохнула она. — Ему лучше.
Я встал и подошел к Добрыне. Тот лежал на лавке, уже в сознании.
— Ну, как ты, десятник? — спросил я, опускаясь рядом.
— Жить буду, — слабо улыбнулся он. — Спасибо тебе. И тебе, Милава.
— Не за что, — отозвалась целительница. — Главное, что жив.