— Очень соблазнительное предложение, Крис. — моё имя с выраженным придыханием. Волна горячей дрожи раскатывается по обомлевшему телу. — Но я откажусь. Тебе нужна передышка. А если останусь, то не смогу тебе её дать. Я теперь ещё больше тебя хочу. Каждую минуту хочу быть с тобой, в тебе. — наше дыхание синхронно сбивается от его парящих эротизмом слов. Сжимаю бёдра, когда между ними зарождается томительная сладкая боль. — Но сейчас правда надо потерпеть. Обоим. — добавляет строго.
Ещё раз лизнув мои губы, встаёт, удерживая на бёдрах короткое полотенце. Чёрные волосы влажные и слегка взъерошенные. На мускулистой груди ещё остались капли воды.
Мамочки, какое ослепительное зрелище с утра пораньше.
И я съедаю его всего. Покрытые тёмными, жёсткими, курчавыми волосами крепкие ноги. Стопы у него длинные и узкие. Красиво. У него идеальные пропорции. Узкие бёдра и талия. Широкие плечи. На них и спине длинные тёмно-красные борозды от моих ногтей. Спина бугрится выступающими мышцами, как и раскачивающаяся от неровного дыхания грудная клетка. Он не похож на гору мышц, но все они чётко очерчены, и в этом атлетическом теле чувствуется скрытая сила. Он не перекачанный, но жилистый и мощный. Мне нравятся его сильные руки, разрисованные синими паутинами вен и изрезанные выпуклыми жилами. Он слишком beautiful. Аж слепит от его совершенства. Но оно только моё. Для меня всё. Я жадная. Очень.
Стоя ко мне спиной, снимает полотенце и отбрасывает на кровать. Крепкие ягодицы вызывают во мне уже совсем неуместное смущение. Мамочки, я схожу по нему с ума. По его телу и ласкам. И мне всё мало.
Обвожу сухие губы таким же сухим языком. Сглатываю несуществующую слюну. Гортань дёргается, стараясь протолкнуть что-то в желудок. Низ живота стягивает лёгкой пульсацией. Между ног становится мокро.
— Не смотри так, Кристина. — сухо высекает Дикий.
Непосильного труда мне стоит оторвать взгляд от созерцания его голой задницы и поднять к повёрнутому на меня лицу. Несмотря на тон, и губы, и глаза обличающе улыбаются. Кровь приливает к моим щекам. Язык продолжает бесполезные попытки смочить горящие губы. Сердце подкатывает к горлу, расколачивая по пути всё к чертям.
— Как? — толкаю звуками воздух.
Его брови ползут вверх. Улыбка становится шире. Глаза скатываются к моим дрожащим пальцам, судорожно тискающим одеяло чуть выше груди. Его дыхание стремительно рвётся и тяжелеет. Грудная клетка высоко вздымается и застывает. Ноздри раздуваются.
— Как будто хочешь меня съесть. — скрипит его голос.
— А я хочу. Всего тебя. Поглотить. Сожрать. — бомблю незнакомыми для меня интонациями. Что-то в моём голосе ломается и перестраивается. Как и в теле. В организме. В мыслях. В чувствах. Я смелею и меняюсь до неузнаваемости. — Целиком, Андрюша.
Он, сжав в руке Пашкины шорты, которые собирался надеть, опускается коленями на кровать и подползает ко мне. Губы застывают на расстоянии вдоха. Его запах вперемешку с сандаловым гелем для душа раздражает рецепторы.
— И где моя скромная краснеющая стесняшка? — хрипит низко, словно голос проседает.
Перестаю мять плед, давая ему упасть вниз. Чёрные провалы курсируют за ним, касаясь твёрдых сосков и потяжелевшей груди. Но слишком быстро возвращаются к моему лицу. Коннект даётся сложно обоим. Сбои в работе лёгких и сердца становятся продолжительнее и заметнее. Накрываю ладонями его щёки и проваливаюсь в тёмную бездну.
— Она здесь. Только выросла. Стала женщиной. Твоей женщиной. И она не хочет краснеть и шарахаться от своего мужчины. Она хочет быть достойной его.
Андрюша ловит прядь моих волос. Пропускает сквозь пальцы. Снова ловит. Прижимает к губам.
В волосах нет нервных окончаний. Ими нельзя чувствовать. Но я чувствую. Как касается, как гладит, как целует.
Дикий подаётся вперёд. Упирается лбом в переносицу. Наши дыхания смешиваются.
— Она больше, чем достойна. И я не хочу, чтобы она менялась и ломалась. Прогибалась немного, училась подстраиваться — да. Но не старалась стать кем-то другим. Я люблю её такую. Бешеную, психованную, иногда злую и бесящую, иногда стесняющуюся и заливающуюся краской от своих и моих действий и слов, иногда смелую и наглую, нежную и ласковую. Я люблю тебя, Кристина, такой, какая ты есть. Даже в самом начале… Было уже. Сам принять был не готов. Паха видел, Гафрионов видел, а я боялся. Мы стремились друг друга задеть побольнее. Когда я сбежал за тобой в день приезда отца, хотел доломать. Но когда увидел, как тебе больно, впервые шевельнулось какое-то понимание. Взводный потом донёс уже доступнее. — уголки губ дёргаются в невесёлой усмешке. — Ты была для меня под запретом. Табу. Я прекрасно понимал, кто ты и кто твой отец. И не забывал, что я всего лишь обычный солдат. Ты привыкла к роскоши, а дать её тебе я не могу. Не сейчас. Мне двадцать, Крис. У меня всего один курс в институте за плечами. После срочки надо восстановиться в универе, закончить учёбу, потом работа. — я не понимаю, как с соблазнения мы дошли до откровений, но внимательно слушаю каждое его слово. Впитываю скрытое в них отчаяние и сомнение. И понимаю важность его слов. Поэтому слушаю, затаив дыхание. — И про Америку не забывал никогда. Ты правда готова отказаться от учёбы за границей в одном из самых престижных универов мира? От роскоши и власти, к которой привыкла? От своего города, дома, друзей? Ради меня, Крис, готова бросить всё и уехать в глушь, чтобы жить на съёмной квартире или в доме моих родителей среди братьев и постоянного шума? Пойти работать, потому что я не уверен, что потяну сам в таких условиях. Иногда придётся сводить концы с концами. Ты готова к такому?