— Что? Да, нет… Записка! Ты должна была мне ее передать, а отдала чужой прислуге.
— Христом Богом, барышня, — девица под руку повела меня к апартаментам, — я в чужие амурные дела не лезу, оно всегда себе дороже получается.
Ах, какая, в сущности, разница, кто кому эту эпистолу отдал. Лулу, наверное, отплыла уже. Оставим, забудем.
Голова болела так сильно, что даже замутило.
Горничная, которую звали Хильда, отперла моей картой двери, зажгла горелку на столике, зазвенела склянками.
— Мятой вас обычно ко сну сопровождают?
Я кивнула, безвольно дожидаясь, пока напиток будет готов.
Хильда взбила мне постель, помогла раздеться и облачиться в ночную сорочку. Мятный вкус во рту прогнал тошноту, я улеглась на свежие простыни, наблюдая, как горничная хлопочет, прибирая в гардеробную дневное и вечернее платья.
— Вот записочка еще. — Хильда подняла с пола бумажную розу князя, видимо выпавшую из рукава.
Я развернула, прочла. Роза для розы и про то, как увидимся мы с князем под звездами.
В окно заскреблись, горничная юркнула за шторы:
— Баюн ваш, барышня, пожаловал. Впускать?
— Кто?
— Сонный кот, стало быть, баюн и есть.
Она скрипнула оконной рамой, Гавр зарычал и впрыгнул в комнату.
— Где тебя только носило?
— Брысь! Грязный-то какой! Куда в постель?
— Оставь, — попросила я ее, ощущая на животе горячую тяжесть кошачьего тела. — Я потом прачек ваших отблагодарю за труды.
— Тогда я вас оставлю? — Девушка присела в книксене.
— Спасибо, милая. — Отпустила я ее. — Хотя… Будь любезна, там, в комоде, в верхнем ящике платок носовой лежит. Принеси. И, Хильда, там же в вазочке денежка какая-то, возьми себе за труды.