Значит, заворачивали меня в зоринский ковер. Это у него плохо прибираются, не у меня. Какое, пропади оно пропадом, облегчение!
— Авр-р-р, — велел Гавр, и я послушно взяла его на руки.
— Тебя то за какие грехи? И, главное, кто?
— Ав-р, — пожаловался страдалец.
— Марта?
— Не знаем, барышня. За полночь уже было, влезли в окно четверо…
— В черных масках…
— С кинжалами…
— Да хоть с катапультами, — перебила я начинающуюся групповую истерику. — И хоть семь десятков. Залезли, а вы чего?
— А мы ничего, ну то есть ничегошеньки не успели. — Марта-худышка нервно всхлипнула. — Кляп в рот, лезвие к шее. Где барышня, спрашивают. Я говорю…
— С кляпом?
— Нет, кляп потом засунули. Но я так перепугалась, что даже не подумала кричать.
— Они же, мерзавцы, хорошо к посещению приготовились. — Марта-толстушка воспользовалась паузой в монологе товарки. — Даже Гаврюшеньку-страдальца в принесенную птичью клетку моментально определили.
Клетка валялась на боку у расписной яматайской ширмы.
— Мы, барышня, ничего им не сказали.
— Ну, это не от верности, а от незнания. — Честность девицы Фюллиг была располагающа, но неуместна.
— Тогда они апартаменты обыскивать принялись. Наталья Наумовна только вскрикнуть успела…
— Натали пострадала?
— Мы не видели, слышали только возглас, потом звук удара, ну и, когда нас уже прочь вели, двери в ее спальню были приоткрыты.
— Великолепно. — Я обошла клетку, уселась в кресло, подозвала Гавра, чтоб на коленях сидел. — Глаза завязывали?