— Он серьезно занимался промышленным разведением скота.
— Он был обычным пастухом.
— У него были…
— У него не было ничего, кроме единственной рубахи, но, я готов поставить десять к одному, и та ворованная. — Последнее утверждение не соответствовало истине, но Филдинг не мог признаться в этом даже себе. Ему просто необходимо было верить, что Камилла оказался презренным лгуном, вором и негодяем.
— Откуда же взялись деньги, которые он мне оставил в этом фонде? — поинтересовалась Хуанита.
— Я же тебе пытаюсь втолковать: никакого фонда нет.
— Но я получаю каждый месяц двести долларов. Откуда они берутся?
— Спроси об этом свою мать.
— Ты говоришь так, будто она мошенница или что-нибудь такое.
— Или что-нибудь такое.
Он повернул налево. Филдинг совершенно не знал этого города, но за долгие годы скитаний выработал привычку фиксировать в памяти те или иные приметы улицы, по которой проходил или проезжал, чтобы потом вернуться по ней в гостиницу или пансионат, делал это уже автоматически, подобно слепому, отсчитывающему шаги между различными местами на своем пути.
Хуанита примостилась на самом краешке сиденья, вся напряженная, в одной руке она сжимала пластиковую сумочку, в другой — туфли из змеиной кожи.
— Она не мошенница.
— Спроси.
— Нечего и спрашивать, может, мы с ней не больно дружим, но поклясться могу, она не мошенница. Вот если она что-то для кого-то делает…
— Если только, — ласково согласился Филдинг.
— Послушай, а чего ты делаешь вид, что так много знаешь о Камилле и моей мамаше?
— Когда-то я дружил с Камиллой.
— Но до сегодняшнего дня ты мою мамашу и в глаза-то не видел. — Она сделала паузу, чтобы обдумать сказанное. — Да ведь ты даже меня не видел до того самого дня, когда подрался с Джо.
— Я о тебе слышал.