В 1930-е, во время Великой депрессии, сталинские Советы сослали два миллиона кулаков, самых богатых крестьян, в Сибирь. Это были те, кто владел несколькими коровами, мог себе позволить пару наемных рук и имел на несколько акров земли больше, чем у соседей. С коммунистической точки зрения эти кулаки скопили богатство, ограбив всех вокруг, и заслуживали своей судьбы. Богатство означало угнетение, а частная собственность — воровство. Пришло время для справедливости. Более тридцати тысяч кулаков были расстреляны на месте. Гораздо больше погибли от рук своих самых завистливых, разозленных и непроизводительных соседей, которые использовали высокие идеи коммунистической коллективизации, чтобы скрыть свои убийственные намерения. Кулаки были «врагами народа», обезьянами, отбросами, паразитами, грязью и свиньями. «Мы пустим кулаков на мыло», — утверждал один из жестоких городских жителей, мобилизованных партией и советскими исполнительными комитетами и отправленных в деревню. Кулаков голыми выводили на улицы, били, заставляли выкапывать себе могилы. Женщин насиловали. Их собственность «экспроприировали». На практике это означало, что их дома разбирали до стропил и потолочных балок и все разворовывали. Во многих местах крестьяне, не бывшие кулаками, сопротивлялись, особенно женщины — они заслоняли преследуемые семьи своими телами. Но такое сопротивление оказалось бесполезным. Кулаков, избежавших смерти, ссылали в Сибирь, зачастую посреди ночи. Поезда отправлялись в феврале, в жестокий русский холод. По прибытии, в тайге, их ожидало жилье самого низкого качества. Многие умирали, особенно дети, от тифа, кори и скарлатины.
Кулаки-«паразиты» были, по большому счету, самыми искусными и трудолюбивыми сельхозработниками. Лишь малая часть людей ответственна за большинство продукции в любой сфере, и в сельском хозяйстве то же самое. Сельское хозяйство потерпело крах. То немногое, что осталось, силой изымали из деревень и отправляли в города. Сельские жители, выходившие в поля после сбора урожая, чтобы взять пару колосков пшеницы для своих голодных семей, могли быть казнены. Шесть миллионов человек умерло от голода на Украине, в житнице Советского Союза, в 1930-е. «Есть собственных детей — варварство», — декламировали советские плакаты. Несмотря на то что об этих зверствах ходили уже не только слухи, отношение к коммунизму у многих западных интеллектуалов оставалось неизменно позитивным. Было о чем беспокоиться помимо этого, и Вторая мировая война объединила Советский Союз с западными странами в противостоянии Гитлеру, Муссолини и Хирохито. Но некоторые наблюдательные глаза остались открытыми. Малкольм Маггеридж опубликовал в Manchester Guardian серию статей, описывающих советское уничтожение крестьянства, еще в 1933 году. Джордж Оруэлл понял, что происходило при Сталине, и сделал это широко известным. Он опубликовал «Скотный двор», сатирическую басню о Советском Союзе, в 1945 году, несмотря на серьезные трудности с изданием этой книги. Но многие, кто знал больше, еще долго оставались слепыми. Нигде это не было ярче выражено, чем во Франции, и нигде во всей Франции так, как в интеллектуальной среде. Самый знаменитый французский философ середины XX века Жан-Поль Сартр был хорошо известным коммунистом, хоть и без партийного билета, пока не осудил советское вторжение в Венгрию в 1956 году. Тем не менее он остался защитником марксизма и не порвал с Советским Союзом окончательно до 1968 года, до жестокого подавления восстания жителей Чехословакии во время Пражской весны. Вскоре был опубликован «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, который мы достаточно подробно обсуждали в предыдущих главах. Как уже было отмечено и как стоит отметить вновь, это произведение полностью уничтожило моральное доверие к коммунизму — сначала на Западе, а затем и в самом Советском Союзе. Книга циркулировала в подпольном формате самиздата. У русских было 24 часа, чтобы прочитать свой редкий экземпляр, прежде чем передать его следующему читателю. Чтение на русском языке транслировалось в Советский Союз радиостанцией «Радио Свобода».
Солженицын утверждал, что советская система не выжила бы без тирании и рабского труда, что семена ее худших крайностей определенно были посеяны еще во времена Ленина (апологетами которого западные коммунисты все еще являлись), и что она подпитывалась бесконечной ложью — и личной, и общественной. В ее грехах нельзя было винить один только культ личности, на который продолжали ссылаться ее сторонники. Солженицын задокументировал широкомасштабное дурное обращение с политзаключенными, коррумпированную правовую систему, показал в мельчайших деталях, что все это было не отклонением, а прямым выражением коммунистической философии, которая лежала в основе. Никто не мог отстаивать коммунизм после «Архипелага ГУЛАГа», даже сами коммунисты. Это не значит, что очарование марксистских идей для интеллектуалов, особенно французских интеллектуалов, исчезло. Оно просто трансформировалось. Некоторые в открытую отказывались учиться. Сартр осудил Солженицына как «опасный элемент». Деррида, действуя более тонко, заменил идею власти на идею денег и продолжил свой веселый путь. Такой лингвистический фокус дал всем едва раскаявшимся марксистам, все еще занимающим западные интеллектуальные вершины, средства для сохранения своего взгляда на мир. Общество больше не представляло собой подавление бедных богатыми. Это было угнетение всех могущественными. Согласно Дерриде, иерархические структуры появились, только чтобы включать (бенефициаров этих структур) и исключать (всех остальных, которые, таким образом, были угнетаемы). Но даже это утверждение было недостаточно радикальным. Деррида утверждал, что разделение и угнетение встроены прямо в язык — встроены в категории, которые мы используем, чтобы прагматически упрощать мир и договариваться с ним. «Женщины» существуют только потому, что мужчины выигрывают, исключая их. «Мужчины и женщины» есть только потому, что члены этих гетерогенных групп получают выгоду, исключая крошечное меньшинство людей, чья биологическая сексуальность аморфна. Наука приносит пользу только ученым. Политика приносит пользу только политикам.
Согласно Дерриде, иерархии существуют благодаря успешному угнетению низов. Именно это нечестное завоевание и позволяет им процветать.
Известно высказывание Дерриды (которое он впоследствии отрицал) «II п у a pas de hors-texte»— эту фразу часто переводят как «Нет ничего за пределами текста». Сторонники Дерриды говорят, что это неправильный перевод, и что фраза должна звучать как «Не существует внешнего текста». Однако трудно прочитать это утверждение так, будто оно означает нечто иное, кроме как «Все есть интерпретация» — именно так работы Дерриды, по большому счету, и интерпретировались. Почти невозможно переоценить нигилистическую и деструктивную природу этой философии. Она ставит под сомнение сам по себе акт категоризации. Она отрицает идею, согласно которой различия между вещами могут быть проведены по какой-либо иной причине, кроме как из-за грубой силы. Биологические различия между мужчинами и женщинами? Несмотря на существование несметной мультидисци-плинарной научной литературы, указывающей, что на половые различия мощнейшим образом влияют биологические факторы, для Дерриды и его постмарксистских приспешников наука — это просто еще одна игра силы, и все ее утверждения делаются ради выгоды тех, кто сидит на верхушке научного мира. Фактов нет. Иерархическая позиция и репутация как следствие умений и компетенций? Все определения умений и компетенций даны теми, кто от этого в выигрыше, чтобы исключить других и получить выгоду — личную и корыстную.
В утверждениях Дерриды есть определенная правда, учитывая их хитрую природу. Сила — это некое фундаментальное мотивационное усилие (именно некое, а не определенное). Люди соревнуются, чтобы подняться наверх, их беспокоит собственное место в иерархиях. Но (и здесь вы отделяете метафорических мальчиков от мужчин в философском смысле слова) тот факт, что сила играет роль в человеческой мотивации, не означает, что она играет единственную или главную роль. Точно так же мы никогда не можем знать все, и это делает все наши наблюдения и высказывания зависимыми от того, что какие-то вещи мы принимаем в расчет, а какие-то опускаем (мы подробно обсуждали это в Правиле 10). Это не оправдывает утверждение, что все есть интерпретация, или что категоризация — это просто исключение.
Остерегайтесь категоричных интерпретаций и остерегайтесь людей, которые их создают. Хотя факты не могут говорить сами за себя (так же как обширные земли, простирающиеся перед путешественником, не могут подсказать ему, как через них пройти), и хотя существует великое множество способов воспринимать даже малое количество объектов, это не значит, что все интерпретации одинаково верны. Некоторые ранят — вас самих и других. Иные подталкивают вас к столкновению с обществом. Другие не выдерживают испытания временем. А есть еще те, которые не помогают вам попасть туда, куда вы хотите. Многие из этих ограничений встроены в нас как следствие эволюционных процессов, что длятся миллиарды лет. Какие-то появились, когда мы социализировались, чтобы сотрудничать, мирно и продуктивно соревноваться с другими. Еще больше интерпретаций возникает, по мере того как с помощью обучения мы отказываемся от контрпродуктивных стратегий. Конечно, количество интерпретаций бесконечно — это все равно что говорить о бесконечном количестве проблем. Но количество жизнеспособных решений серьезно ограничено. Иначе жить было бы просто. А это не так.
Теперь признаюсь, что мне присущи некоторые убеждения, которые можно считать левыми. Например, я думаю, что тенденция, согласно которой ценные товары распределяются с выраженным неравенством, представляет собой постоянную угрозу стабильности общества. Думаю, тому есть хорошее доказательство. Это не значит, что решение проблемы очевидно. Мы не знаем, как перераспределить богатство, не провоцируя целый ряд других проблем. Разные западные общества пробовали разные подходы. Например, Швеция доводит равенство до предела. Америка придерживается противоположного подхода, предполагая, что сетевое построение более доступного всем капитализма создает растущий поток, который будет держать на плаву все лодки. Еще не все результаты этих экспериментов ясны, и страны сильно между собой различаются. Различия в истории, географических областях, численности населения и этническом разнообразии делают прямые сравнения весьма затруднительными. Но совершенно точно, что принудительное перераспределение во имя утопического равенства — позорное лекарство от этой болезни.
Кроме того, я думаю (и это может считаться левосторонним взглядом), что переделывать университетские администрации в частные корпорации (а это случается все чаще) — ошибка. Я думаю, что наука менеджмента — это псевдодисциплина. Я уверен, что правительство иногда может быть благой силой, равно как необходимым арбитром по маленькому набору необходимых правил. Тем не менее я не понимаю, почему наше общество предоставляет общественное финансирование институциям и деятелям от образования, заявленная, сознательная и четкая цель которых — разрушение поддерживающей их культуры. У таких людей есть полное право на свое мнение и действия, если они остаются в рамках закона. Но у них нет разумных оснований для общественного финансирования. Если бы радикальные правые получали государственное финансирование политических действий, замаскированных под университетские курсы, как это явно делают радикальные левые, возмущение прогрессистов по всей Северной Америке было бы оглушительным.
Есть и другие серьезные проблемы, скрытые в радикальных дисциплинах, помимо фальшивости их теорий и методов и настаивания на том, что коллективный политический активизм является моральной обязанностью. Нет никаких надежных доказательств в поддержку их основных утверждений: что западное общество патологически патриархально, что главный урок истории в том, что мужчины, а не природа, были первичным источником угнетения женщин, что были они именно угнетателями, а не как в большинстве случаев, их партнерами и сторонниками, что все иерархии основаны на силе и стремятся к исключению. Иерархии существуют по многим причинам. Некоторые из них спорны, некоторые нет, но они невероятно древние, с точки зрения эволюции. Угнетают ли ракообразные мужского пола ракообразных женского пола? Надо ли перевернуть их иерархии вверх тормашками? В обществах, которые хорошо функционируют, — не в сравнении с гипотетической утопией, а на контрасте с другими существующими историческими культурами — компетентность, а не сила, является первичной детерминантой статуса. Компетентность. Умения. Навыки. Не сила. Это очевидно и иллюстрируется как примерами, так и фактами. Ни один человек с раком мозга не будет настолько настроен на равноправие, чтобы отказаться от услуг хирурга с лучшим образованием, лучшей репутацией и, возможно, с самыми высокими доходами. Самыми достоверными признаками долгосрочного успеха в западных странах являются такие личные качества, как ум (определяется измерением когнитивных способностей или тестами IQ) и добросовестность (черта, характеризуемая трудолюбием и склонностью к порядку)188. Существуют исключения. Предприниматели и художники более открыты разным опытам189, а это иная определяющая личностная черта, чем добросовестность. Но открытость связана с вербальным интеллектом и креативностью, так что это исключение приемлемо и понятно. Предсказуемая сила этих свойств, говоря языком математики и экономики, исключительно высока — если использовать терминологию силы, она среди самых высоких показателей, когда-либо измерявшихся в самых сложных областях социальных наук. Целая батарея лич-ностных/когнитивных тестов может увеличить вероятность трудоустроить сотрудника с компетентностью выше среднего с 50:50 до 85:15. Это факты, и они так же подтверждаются, как и многие другие факты в социальных науках (а это говорит больше, чем вы можете подумать, ведь социальные науки — более эффективные дисциплины, чем признают их циничные критики). Таким образом, государство поддерживает не только односторонний радикализм, оно поддерживает также идеологическую обработку. Мы не учим наших детей тому, что земля плоская. Точно так же мы не должны учить их неподтвержденным, идеологически обусловленным теориям о природе мужчин и женщин — или о природе иерархии.
Не будет лишним отметить (если позволят деконструкционисты), что наука может быть пристрастна и работать в интересах силы. Не будет лишним предупредить об этом или подчеркнуть, что доказательства слишком часто являются тем, чем, как решают могущественные люди, включая ученых, они должны являться. В конце концов, ученые тоже люди, а люди любят силу так же, как силу любят лобстеры — точно так же деконструкционисты любят, чтобы их знали по их идеям и стремятся усесться прямиком на вершине академических иерархий. Но это не значит, что наука, или даже деконструкционизм, — это только про силу. Зачем вообще в это верить? Зачем на этом настаивать? Возможно, дело вот в чем: если только сила существует, то использование силы становится полностью оправданным. Нет ограничения для такого использования ни доказательством, ни методом, ни логикой, ни даже необходимостью согласованности. Нет ограничения ничем «за пределами текста». Это оставляет неприкосновенным мнение и силу, а использование силы в интересах этого мнения слишком определенно. Безумная и непонятная постмодернистская настойчивость относительного того, что все гендерные различия социально сконструированы, к примеру, становится слишком понятной, когда схватываешь ее моральный императив — когда ее оправдание силы становится раз и навсегда понятным: общество должно измениться или все перекосы должны быть устранены, пока все результаты не станут справедливыми. Но фундамент социально-конструкцио-нистской позиции — это желание второго, а не вера в справедливость первого. Поскольку все исходное неравенство должно быть устранено (неравенство — это сердце любого зла), все гендерные различия должны оцениваться как социальные конструкты. Иначе движение за равенство было бы слишком радикальным, а доктрина слишком откровенно пропагандистской. Так что порядок логики меняется, чтобы закамуфлировать идеологию. Тот факт, что подобные заявления ведут прямиком к внутренним несоответствиям в идеологии, никогда не принимается во внимание. Гендер сконструирован, но человек, который хочет сделать операцию по смене пола, бесспорно признается мужчиной, запертым в женском теле, как в ловушке (или женщиной, запертой в мужском теле). Тот факт, что оба эти утверждения логически не могут быть правдой одновременно, просто игнорируется (или иррационализируется с помощью другого ужасающего посмодернистского утверждения: что сама по себе логика — наряду с научными техниками — просто является частью угнетающей патриархальной системы).
Также надо учитывать, что все результаты невозможно уравнять. Сначала их надо измерить. Сравнивать зарплаты людей, которые занимают одинаковые должности, относительно честно (хоть и этот процесс значительно осложняется такими факторами, как дата трудоустройства или разница в спросе на сотрудников в разные периоды времени). Но есть и другие параметры для сравнения, одинаково актуальные, такие как срок пребывания в должности, продвижение по службе и социальное влияние. Введение аргумента «равная оплата за равный труд» немедленно усложняет даже сравнение зарплат, лишая его практичности по одной простой причине: кто решает, какая работа является равноправной? Никто не может это решить. Вот почему существует рынок.
Еще серьезнее проблема группового сравнения: женщины должны делать столько же, сколько мужчины. Хорошо. Чернокожие женщины должны делать столько же, сколько белые женщины. Хорошо. Должна ли зарплата регулироваться в соответствии со всеми расовыми параметрами? На каком уровне? Какие расовые категории «реальны»? Вот простой бюрократический пример. Американский национальный институт здоровья признает американских индейцев или коренных жителей Аляски, азиатов, чернокожих, латиноамериканцев, коренных жителей Гавайских остров или других островов Тихого океана и белых. Но существует более пятисот отдельных племен американских индейцев. Согласно какой же логике «американский индеец» должен становиться эталоном? Средний годовой доход членов племени осейджи — 30 тысяч долларов, а племени тохоно-оод-хам — 11 тысяч. Одинаково ли они угнетены? А что с нетрудоспособностью? Люди с инвалидностью должны зарабатывать столько же, сколько и люди без нее. Хорошо. На поверхностный взгляд, это благородное, сострадательное, честное требование. Но кто нетрудоспособен? Является ли нетрудоспособным тот, кто живет с родителем, у которого болезнь Альцгеймера? Если нет, то почему нет? Как насчет людей, у которых невысокие показатели IQ? Насчет тех, кто менее привлекателен? Насчет людей с избыточным весом? Некоторые люди явно перегружены проблемами, которые находятся за пределами их контроля, но на самом деле редкий человек не страдает по крайней мере от одной серьезной катастрофы в каждый миг своей жизни, особенно если включить в уравнение его семью. А почему бы ее не включить? Вот она, фундаментальная проблема: групповую идентичность можно разобрать до уровня индивида. Это предложение должно быть написано большими буквами. Каждая личность уникальна, и это не просто тривиальные слова: каждая личность важна, значима, уникальна по своему значению. Членство в группе не может ухватить эту изменчивость. Никакая из этих сложностей никогда не обсуждается постмодернистскими/марксистскими мыслителями. Вместо этого их идеологический подход фиксирует точку истины, как Полярную звезду, и принуждает все вращаться вокруг нее. Утверждение, что все гендерные различия являются следствием социализации, в некотором смысле нельзя ни доказать, ни опровергнуть, поскольку культура может быть направлена на группы личностей с такой силой, что таким образом может быть достигнут практически любой результат, если вы готовы заплатить за это. Например, благодаря исследованиям отданных на усыновление идентичных близнецов190 мы знаем, что культура может спровоцировать увеличение IQ на 15 баллов (это считается отклонением от стандарта на один пункт). Грубо говоря, это разница между средним уровнем ученика средней школы и студента государственного колледжа. Происходит это за счет увеличения дохода (отклонение от стандарта на три пункта в сторону увеличения)191. То есть два одинаковых близнеца, разлученные при рождении, будут различаться в уровне IQ на 15 баллов, если первый из близнецов воспитывается в семье, которая беднее, чем 85 % семей, а второй — в семье, которая богаче, чем 95 % семей. Недавно были продемонстрированы аналогичные расчеты, касающиеся уровня образования192. Мы не знаем, какая разница в доходах и образовании нужна, чтобы спровоцировать более радикальные перемены.
Такие исследования подразумевают, что, возможно, мы могли бы минимизировать врожденные различия между мальчиками и девочками, если бы хотели оказать на них достаточное давление. Это никоим образом не гарантировало бы, что мы освобождаем людей от гендера ради того, чтобы у них появилась возможность сделать свой собственный выбор. Выбору нет места в идеологической картине: если мужчины и женщины добровольно действуют так, чтобы создать гендерно неравные результаты, их выбор должен быть определен культурными отклонениями. Вследствие этого каждый является жертвой, которой промыли мозг, везде, где существуют гендерные различия, и строгий критический теоретик морально обязан их исправить. Это значит, что настроенные на равноправие скандинавские мужчины, которые не очень увлечены уходом за детьми, требуют еще большей переподготовки. В принципе, то же самое касается и скандинавских женщин, которые не слишком любят инженерное дело193. Как может выглядеть такая переподготовка? Где лежат ее границы? Подобные поиски, прежде чем прекратиться, зачастую выходят за всякие разумные пределы. Убийственная Культурная революция Мао должна была нас этому научить.
Из мальчиков в девочки
В рамках определенной социально-конструкционистской теории стало догмой, что мир значительно улучшился бы, если бы мальчиков социализировали как девочек. Те, кто выдвигают подобные теории, предполагают, во-первых, что агрессия — это выученное поведение, а значит, ей можно просто не учить, а во-вторых (возьмем конкретный пример), что «мальчиков надо социализировать так, как традиционно социализировали девочек, их надо поощрять к развитию социально-позитивных качеств, таких как нежность, чуткость, заботливость, способность к взаимодействию и понимание эстетики». По мнению подобных мыслителей, агрессия сократится, только когда мальчики-подростки и юноши «начнут разделять те же стандарты поведения, которые традиционно поощрялись для женщин»194.
В этой идее столько всего неправильного, что даже не знаешь, с чего начать. Прежде всего, неправда, что агрессия просто выучивается. Агрессия присутствует с самого начала. Есть, скажем так, древние биологические схемы, обусловливающие защитную и хищническую агрессию195. Они настолько фундаментальны, что все еще действуют у так называемых декоративных кошек, животных, у которых полностью утрачены самые большие и недавно эволюционировавшие части мозга, огромный процент от его общей структуры. Это наводит не только на предположение, что агрессия является врожденной, но и что это следствие активности в крайне фундаментальных, базовых областях мозга. Если представить мозг в виде дерева, то агрессия, а также голод, жажда и сексуальное желание находятся прямо внутри ствола. Принимая это во внимание, можно признать, что подгруппа двухлетних мальчиков (примерно пять процентов) довольно агрессивна по темпераменту. Они отбирают игрушки у других детей, пинаются, кусаются и дерутся. Тем не менее большинство из них эффективно социализируются к четырем годам196. Но это происходит не потому, что их поощряли вести себя как маленькие девочки. Вместо этого их учат или они сами каким-то образом учатся в раннем детстве интегрировать свои агрессивные склонности в более сложные поведенческие практики. Агрессия лежит в основе стремления быть выдающимся, быть неудержимым, соревноваться, выигрывать — быть по-настоящему добродетельным, хотя бы в чем-то одном. Решительность — вот ее замечательное, социальное лицо. Агрессивные маленькие дети, которые не могут усовершенствовать свой темперамент к концу раннего детского возраста, обречены на непопулярность, поскольку их изначальный антагонизм больше не помогает им в социальном плане в более старшем возрасте. Игнорируемые сверстниками, они лишены дальнейших возможностей социализации и с немалой вероятностью могут получить статус отверженных. Это личности, которые остаются очень склонными к асоциальному и криминальному поведению в подростковом и взрослом возрасте. Но это вовсе не значит, что у агрессивных побуждений нет ни полезных свойств, ни ценности. В минимальном объеме они необходимы для самозащиты.
Сострадание как порок
У многих моих клиенток (возможно, даже у большинства) неприятности на работе и в семейной жизни происходят не потому, что эти женщины слишком агрессивны, а потому, что они недостаточно агрессивны. Для таких людей в целом характерны более женские черты, сопутствующие склонности соглашаться — например, вежливость и сострадание, а также невротичность (тревожность и эмоциональная боль). Специалисты по когнитивно-поведенческой терапии называют лечение таких пациентов тренингом ассертивности (уверенности)197. Недостаточно агрессивные женщины (и мужчины, но те гораздо реже) делают для других слишком много. Они склонны обращаться с окружающими людьми, как с бедными детьми. Они склонны быть наивными. Они предполагают, что сотрудничество должно быть основой всех социальных взаимодействий, и избегают конфликта. Это означает, что они избегают противостоять проблемам в отношениях, равно как и проблемам на работе. Они постоянно приносят жертвы ради других. Это может звучать добродетельно, и это действительно позиция, которая имеет определенные социальные преимущества, но она может и зачастую становится однобокой и контрпродуктивной.
Поскольку слишком приятные люди прогибаются под других людей, они не могут как следует постоять за себя. Предполагая, что другие думают так же, как они сами, они ожидают взаимности (вместо того чтобы обеспечить ее) в ответ на свои продуманные действия. Если взаимности нет, они ничего не говорят. Они не требуют прямого признания или не могут его потребовать. Темная сторона их натуры проявляется из-за их подчиненного положения, и они становятся обиженными. Я учу слишком приятных людей замечать появление такой обиды, которая является очень важным, хоть и очень токсичным чувством. Есть только две основные причины для обиды: когда человека используют в своих целях (или когда человек позволяет себя использовать) или плаксивый отказ взять на себя ответственность и вырасти. Если вы обижены, поищите причины. Может быть, стоит обсудить ситуацию с кем-то, кому вы доверяете. Чувствуете ли вы, что с вами жестоко обошлись, чувствуете ли себя при этом незрелым? Если, честно рассмотрев такую возможность, вы не думаете, что это так, возможно, кто-то вас использует. Это значит, вы столкнулись с моральной обязанностью высказаться в свою поддержку. Это может означать противостояние своему начальнику, мужу, жене, ребенку или родителям. Это может означать сбор некоторых доказательств, чтобы, когда вы вновь столкнетесь с этими людьми, вы могли привести несколько примеров их дурного поведения (по крайней мере три), чтобы они не могли с легкостью увильнуть от ваших обвинений. Это может означать отказ уступать, когда они приводят вам свои контраргументы. У людей их редко оказывается больше четырех. Если вы остаетесь непреклонным, они злятся, плачут или убегают. Очень полезно в таких ситуациях прибегать к слезам. Они могут использоваться, чтобы вызвать у обвинителя чувство вины в ответ на то, что он мог, теоретически, ранить чувства и вызвать боль. Но слезы часто текут от гнева. Красное лицо — хорошая подсказка. Если ваша точка зрения выдержит первые четыре контраргумента и следующую за ними эмоцию, вы завоюете внимание человека и, возможно, также его уважение. Но это настоящий конфликт — неприятный и нелегкий. Еще вы должны четко знать, чего хотите от ситуации, и быть готовым четко сформулировать свое желание.
ebooksa