– Выпить! – повторил Готье хриплым голосом, судорожно впившись рукой в кубок.
Гийом Бурраск налил ему вина.
– Я последовал за ним, – продолжал Филипп все с тем же спокойствием, – и почти тотчас же увидел мать: она была еще не совсем мертва: нечто вроде улыбки тронуло ее губы, когда она заметила своих детей… Я поднял ее на руки, она прошептала одно слово, одно-единственное, и умерла.
Воцарилась мертвая тишина.
– Слышите? – сказал вдруг Готье.
– Чепуха, – холодно промолвил Буридан. – Просто львы королевы рычат. Но что за слово произнесла ваша матушка, умирая?..
– Мариньи!
Вновь тишина повисла над этими людьми, воскрешая в памяти кровавую трагедию семьи д’Онэ. Затем Филипп продолжал:
– Даже без этого слова нашей матери мы бы поняли, откуда пришел удар, поразивший наш процветающий дом. Столько трупов, сколько их было у моста, во дворе, на лестнице, мог за собой оставить только Мариньи. Я поднял мать и понес. Готье поднял тело отца и пошел за мной следом. Наш слуга хотел последовать за нами, но вдруг зашатался, упал и умер у нас на глазах. Умер, скорее, не столько от душевной боли, сколько от ран – слишком много крови он потерял за ночь. Во всем имении д’Онэ живых осталось лишь двое – я и Готье. Мы вышли. Позади нас рушились стены. У деревни мы встретили нескольких человек, которые теперь осмелились к нам подойти. Они рассказали нам о нападении, о битве… помогли похоронить отца и мать… Затем, когда мы, я и Готье, остались одни… в сумерках, у двух могил, мы принесли торжественную клятву… Вот и вся наша история!
– Да уж, история печальная… – пробормотал Гийом Бурраск.
– Войди сейчас сюда Мариньи, я бы прирезал его на месте! – сказал Рике Одрио.
Филипп пристально смотрел на Буридана.
Тот вздрогнул: он понимал немой вопрос этого взгляда. И он знал теперь, что Мариньи – это отец Миртиль!
– Что вы хотите? – проговорил он, пожав плечами. – Человек, о котором вы только что говорили, Филипп, обречен…
На сей раз глаза Филиппа полыхнули огнем. И Буридан добавил:
– Вы пришли от имени священной боли. В ваших руках – пучок молний карающего Бога. Мне кажется, я совершу святотатство, если попытаюсь отвести эти молнии в сторону!..
Едва Буридан произнес эти слова, как из соседнего загона послышались крики, перемежавшиеся с рычанием хищников.
Все подошли к закрытому окну, которое выходило на загон, и Буридан приподнял гардину, чтобы каждый мог видеть, что происходит.
Судя по всему, атмосфера была предгрозовой, так как хищники выглядели возбужденными. И, действительно, пусть собравшиеся в особняке друзья об этом и не догадывались, к Парижу приближалась гроза, и далекий рокот уже предвещал о громе, повелителе бури.
Потому и львы расхаживали с приоткрытой пастью взад и вперед по своим просторным клеткам, и между двумя из них уже завязалось сражение.