Ермак Тимофеевич

— Да, концы-то у них, слышь, отравлены, пробуравит где ни на есть тело, у раненого-то и загорится кровь полымем. Тут ему и шабаш.

— Поди ты… Вот оно что…

Лес между тем стал отодвигаться далее от берегов, которые стали отложе.

На следующую ночь Ермак уже назначил ночлег на берегу, для чего казаки причалили, вытащили челны на землю, а сами расположились лагерем вокруг пылающих костров.

Берег реки Чусовой в этом месте представлял собой большую поляну, граничащую с высоким вековым густым лесом. Утомленные непривычной работой веслами, — за время жизни в строгановском поселке люди успели облениться, — и после бессонной ночи казаки на мягкой траве заснули как убитые.

Не спали только Ермак Тимофеевич, Иван Кольцо да люди, поставленные на сторожевые посты.

— Что-то поделывает теперь моя Аксюша? — со вздохом произнес Ермак, сидя у потухающего костра, в который Иван Иванович бросал сухой хворост.

— Спит она теперь, что ей больше делать… — отозвался тот.

— Нет, Иван Иванович, не до сна ей теперь, видно, как и мне, свежа еще горечь разлуки… Вот я прошлую ночь напролет глаз сомкнуть не мог. Люди-то вон как притомились, — он жестом руки показал на спящих казаков, — а у меня сна ни в одном глазу…

— Понапрасну изводишь себя, атаман.

— А что поделаешь, коли не спится, а все думается…

— А ты плюнь и не думай.

— Легко молвить, да тяжело выполнить…

— И о чем тебе думать? Ну, любишь ты девушку, и мне, признаться тебе, невдомек это — в жизнь свою не любил бабу… Так и люби, она тебя тоже любит… Чего же тебе еще-то нужно?..

— Действительно, Иван Иванович, не уразумеешь ты того…

— Чего разуметь-то?

— Да вот что во мне деется. Кажись, бросил бы все и полетел назад к своей лапушке…

— Чуял я это давно, — грустно заметил Иван Кольцо.

— Что чуял-то?

— А то, что пропал ты, Ермак Тимофеевич, для ратного дела.