— Повредишься среди нечисти-то…
— И какое ее там житье было, любопытно бы доведаться…
— Да как ты у нее доведаешься, когда она молчит как чурбан какой, — возмущались любопытные.
Беседовала Мариула по душе действительно с одной Антиповной, но старуха тоже не была словоохотлива, а потому никто не знал, о чем их разговоры. Заметили только, что после первой продолжительной беседы Лукерья Антиповна стала смотреть на Мариулу очень ласково.
— Чем ни на есть, видно, обошла цыганка нашу Антиповну, — толковали на дворне. — Ни к кому так она не приветлива.
— Видно, рассказала ей что-нибудь жалостное…
— Наврала, чай, с три короба.
— Зачем врать! Чай, и впрямь жизнь ее среди нечисти была невеселая…
— Какое уж там веселье.
— Може, мучили ее, тиранили.
— Все может быть…
— А может, и крест сменять на идола принуждали.
— От нехристей все станется.
— И не поймешь, стара ли она или же в средственных летах… Лицо моложавое, а волосы седые, силища-то во какая, так корчаги и ворочает.
— Поседеешь с горя-то…
— Еще как поседеешь, родимая.
Такие высказывались предложения прачками и другими дворовыми женщинами о полоненной цыганке.
Домаша, исполняя поручение Ксении Яковлевны, в тот же день после обеда — разговор их происходил утром — отправилась в прачечную избу. Прачки предавались послеобеденному сну.
Девушка очутилась перед дверью горенки Мариулы. Прежде чем отворить ее, она перевела дух. Сердце у нее сильно забилось. Ее охватил какой-то чисто панический страх. Наконец она, пересилив себя, приотворила незапертую дверь.
День был солнечный. Яркие лучи дневного света проникали в пол-окна каморки полонянки. При этом ярком освещении горница поражала своей чистотой, вытесанный и чисто вымытый стол и лавка положительно блестели.