Забытое время

Она собиралась с духом, хотела ответить. Да только сказать нечего.

И она повесила трубку.

Ее сейчас вывернет.

Нет. Не вывернет. (Начать с того, что она весь день не ела.)

Ну и хорошо. Надо выпить таблетку.

Нет. Не надо.

Она закрыла глаза и сосчитала до десяти.

Потом до двадцати.

Домой она всегда возвращалась кружным путем — по шоссе до съезда, а потом разворачивалась, но сегодня села в машину и, не сообщив себе, что делает, выехала на главную улицу и на светофоре свернула направо. Проехала город насквозь, мимо череды врачебных практик, мимо лавки с уцененными товарами, мимо алкогольного магазина и «Тако Белл», мимо пожарной станции и заколоченного универмага, в поля, где поворот к ее дому и «Маккинли».

Начальная школа «Маккинли» — приземистая бетонная коробка, прорезанная вертикальными щелями; построена в шестидесятых, когда в окна не верили, и по-тюремному мрачна, подобно другим школам и церквям той эпохи. Внутри — другое дело: коридоры увешаны картинками и сочинениями, классы бурлят кипучей энергией маленьких детей, подвергаемых обучению.

Дениз годами избегала этого здания — так пытаешься стереть из памяти лицо, — и однако вот оно стоит, где всегда стояло, в каких-то пяти минутах от дома, и сейчас Дениз сообразила, что, день за днем работая в доме престарелых, она помнила, что творится в этой школе в любую минуту: в 8:45 звенит звонок, а ученики строятся и идут в класс; в 12:40 они обедают; в 13:10 у них перемена. Дениз преподавала здесь одиннадцать лет, и школьные ритмы въелись в ее костный мозг.

Она припарковалась перед школой, через два дома от Сойеров, куда Томми порой заходил после уроков поиграть с Диланом в видеоигры. У Сойеров, помнится, видеоигры были кровавее тех, что разрешала сыну Дениз, и по этому поводу имели место некие препирательства. Она и Генри спорили, не поговорить ли с Брендой Сойер, или, точнее, Дениз колебалась — ее отвращение к кровавым играм сражалось с ее природной склонностью помалкивать о том, как другим людям воспитывать своих детей, — пока Генри все это не достало окончательно и он не поклялся позвонить Бренде и сказать, что его сын ни за что на свете не будет ни в кого стрелять, даже если это понарошку.

А в итоге… в итоге проблема исчезла сама собой. Им не выпало шанса ее решить, узнать, какими родителями окажутся они сами, когда Томми будет девять с половиной лет, или одиннадцать, или пятнадцать. В первые недели Сойеры были в числе тех многих, кто по всему округу Грин расклеивал плакаты с портретом Томми, носил пончики и кофе полицейским, исходя подавленным возбуждением, напряженной целеустремленностью — поначалу Дениз была за это благодарна, но по прошествии времени стала злиться и ничего не могла с собой поделать. А потом Бренда и Дилан были в числе тех немногих, кто спустя месяц после исчезновения Томми приходил к ним домой, — они притащили запеканку и цветы, словно так и не решили, что лучше принести. Дениз смотрела из окна спальни, как мать и сын с нервными лицами стояли рядышком на крыльце, как они расслабились, сообразив, что им никто не откроет. Запеканку и цветы оставили на веранде, а когда уехали, Дениз выкинула цветы, выскребла в мусорку гадостную лапшу, которую эта женщина состряпала, оттерла стеклянный противень и велела Генри вернуть хозяевам в тот же вечер, чтоб избавиться от этих людей навсегда.

И пожалуйста — вот серый дом Сойеров с баскетбольной корзиной на стене, ничуть не изменился, а вот школа «Маккинли». В кабинете администрации горел свет. Слишком поздний час для дополнительных занятий, а на стоянке маловато машин — вряд ли собрание; наверное, уборщики. Или доктор Рамос засиделся.

Если он еще директорствует. Вероятно, нашел себе место послаще. Он всегда был амбициозный.

Свет погас. Надо бы уехать. Но Дениз сидела в машине, пока здоровяк Роберто Рамос не вышел из школы и не зашагал к своей машине. Та же самая «субару». Он сунул руку в карман, поискал ключи, а потом инстинктивно поднял взгляд и через дорогу увидел Дениз. Они посмотрели друг на друга издали — высокая фигура в черном пальто, помятый минивэн. Дениз в машине мерзла, растирала плечи. Может, он просто помашет, сядет в машину и уедет. Хорошо бы.

Но нет: подошел, стучит в окно. На миллисекунду замявшись, Дениз открыла дверцу. В машину вломился холодный воздух и тепло тела; Рамос скользнул на соседнее сиденье, весь такой яркий — розовощекий, черноволосый, с красным шарфом; смотреть больно. Зря Дениз сюда приехала. Много чего сегодня сделала зря. Она принялась сверлить взглядом руль.

— Дениз. Как я рад вас видеть.

— Проезжала мимо. Я теперь работаю в «Оксфорде» — дом престарелых на Кресент-авеню, знаете?

— Слыхал.