— Мертвому? — приподнял бровь Толик. Вообще вся его мимика говорила о том, что он считал несусветной глупостью делать то, что делала я, имея те мотивы, что имела я. Ну и пускай. Никому не навязываю свое мировоззрение.
— Нет, живому. Я поклялась на смертном одре, что разыщу этот крест. Как ты этого не понимаешь?
— Ну хорошо, а остальные-то драгоценности ты зачем взяла?
— Не было у меня времени выбирать! Я держала вас на мушке!
Толик вздохнул, вспоминая, и мы немного помолчали. Внезапно Смирнов задал свой излюбленный вопрос:
— А лет-то тебе сколько, Аленушка? Видать, не двадцать шесть?
Почесав нос, я нехотя выдала:
— Двадцать. Я еще студентка, учусь в педе, потому что детей люблю… А что?
— А то. На двадцать шесть ты не тянешь, я тебе уже говорил. Ни внешне, ни внутренне.
— Не велика разница, — фыркнула я. Впрочем, через шесть лет смогу проверить, сильно ли я изменилась. Особенно после отсидки, сдается мне, переменюсь страшно. Зубов стопроцентно лишусь: в тюрьмах, говорят, вода плохая.
— Значит, все было враньем! — вернул меня в современность Ткаченко, разглядывающий меня с легким презрением. — Ни слова правды!
Я вздохнула.
— Тициана в подлиннике я правда видела. Отца как-то вызвали в богатую семью соборовать умирающую бабушку главы семейства, он взял меня с собой. И мама у меня на самом деле имела свой небольшой бизнес — магазин косметики. Только она уже умерла, еще задолго до отца. Попала в аварию.
— А, ну теперь я спокоен, а то совсем лохом себя считал, ведь ты была так убедительна в роли Анны. — Несмотря на пропитанные ядом слова, взгляд Толика немного помягчел, сдобренный теперь сочувствием из-за моих частых утрат. — А что ты делать-то намерена? Галина Викторовна не из тех, кто просто забудет об этой истории. И не из тех, кто будет врать ментам. Не из плохих чувств к тебе, поверь, тут как раз наоборот, видно, что к тебе она хорошо относится, а просто… — он пожал плечами.
— Просто она такая, — закончился за него я.
— Именно.
— Ладно, — хлопнул себя по коленям Андрей и поднялся. — Бабку вашу беру на себя. Охранника тоже. Но только часов через пять. А сейчас идем спатеньки.
Мы с Толей устроились на печке, как самые малогабаритные и мерзнущие. Я, правда, звала к нам Смирнова, так как места наверху оказалось предостаточно, но он вместо этого с комфортом устроился на диване в комнате, которая была смежной с кухней и даже не имела двери, так что все равно можно сказать, что мы все трое были в одном помещении.
Толик не то все еще дулся на меня за обман, не то разозлился из-за того, что я хотела ночевать рядом с майором, короче, сразу отвернулся лицом к стене и на мое «спокойной ночи» никак не среагировал. Смирнов вскоре захрапел — слышимость в свете отсутствия двери была катастрофическая, — а я никак не могла уснуть и все время ворочалась. Про Толю не могу сказать наверняка: он и не шевелился, и не сопел. Любуясь его затылком, я подумала, что, сколько мы над ним ни смеялись, а он-то единственный среди «„А“ в кубе» был прав. Призрак реально существует и стонет ночами во дворце! Я видела тень, просочившуюся сквозь дверь. И это был не Пунцов. И не любой другой живой человек, потому что никакой ниши, достаточной для того, чтобы спрятаться, в помещении не было. Да и дверь бы скрипнула, открываясь.
Привычная картина мира рухнула. Дух Мамонова — или Голицына? — указал мне на спрятанные сокровища. Подумать только! Сказал бы кто мне об этом две недели назад — ни за что бы не поверила…