настолько богата, чтобы самостоятельно составить предмет изучения, и в то же время
слишком важна, чтобы совершенно исключить ее или придать ее какой-нибудь другой
науке, от которой она еще более далека, чем от метафизики. Следовательно, она лишь
пришелец, который пользуется приютом до тех пор, пока не создаст себе собственное
жилище в обстоятельно разработанной антропологии (составляющей подобие
эмпирического учения о природе).
Такова, следовательно, общая идея метафизики, от которой сначала ожидали большего, чем
по справедливости можно было требовать, льстя себя приятными надеждами, и которая в
конце концов стала предметом общего презрения, когда надежды не оправдались. Весь ход
нашей критики в достаточной степени убеждает нас, что, хотя метафизика не может быть
фундаментом для религии, все же она остается оплотом ее и что человеческий разум, диалектический уже по природе своей, не может обойтись без такой науки, обуздывающей
его и предохраняющей его посредством научного и совершенно ясного самопознания от
опустошений, которые в противном случае непременно произвел бы в морали и религии не
подчиненный закону спекулятивный разум. Поэтому можно быть уверенным, что, как бы
равнодушно или пренебрежительно ни относились к метафизике те, кто оценивает науку не
по ее природе, а только по ее случайным результатам, они во всяком случае вернутся к ней, как к поссорившейся с ними возлюбленной, так как разум, поскольку здесь задеты его
существенные цели, должен неустанно работать или над приобретением основательных
знаний, или над разрушением уже имеющихся знаний.
Следовательно, метафизика природы и нравов и в особенности предварительная
(пропедевтическая) критика разума, отваживающегося летать на собственных крыльях, составляют, собственно, все то, что можно назвать философией в подлинном смысле. Она