Сиверсия

– Х…й с ней! У нас теперь все последнее. И жизнь, и слезы, и… Тихон умер.

Марш с шестью неподъемными саквояжами вымотал их.

– Всё! Привал десять минут. Потом пойдем дальше, – сказал Осадчий. – Всем отдыхать. Фонарики погасить.

Хабаров упал на колени, опустил Марину на землю, стоя на четвереньках, немного отдышался, потом завалился на бок. От натуги нещадно ныла спина, а руки мелко дрожали.

Закрыв глаза, Хабаров слушал тишину.

Бывает тишина в лесу в предрассветный час, когда соловьи еще не разбудили природу своими заливистыми трелями, а сова уже покончила с лесным уханьем и спит в дупле, свернувшись мягким комочком. Бывает тишина белого безмолвия, когда вот-вот начнется буран, но до светопреставления еще полчаса. Бывает скорбная тишина, торжественная тишина, тишина одиночества, тишина замершего необитаемого дома, тишина зимнего леса, тишина разлуки, тишина ожидания, но не бывает тишины, как сейчас: сверхтишины, не похожей ни на одну из своих сестер. Эта сверхтишина – тишина за чертой, отделившей бытие от небытия.

Хотя ты еще дышишь и сердце прилежно гонит кровь по артериям и венам, все это уже не имеет никакого значения. Лампада жизни едва теплится. Мир сам по себе, а ты сам по себе. Фитилек пока еще тлеет, но еще чуть-чуть, и вечность дохнет в лицо лютым холодом. Мурашки бегут по спине. Вместо истерик мат, жесткий, мужской, вперемешку с досадой и злобой.

«Саня, держись!»

Но жизнь сорвалась и катится кубарем под гору. Прожитых дней под ногами, как опавших листьев поздней осенью. Их заметает холодный равнодушный снег. Снег засыпает глаза, и ничего не видно. Только белая пелена.

Вдруг руки подхватили, руки добрые, точно руки ангела.

«Взлетаем, командир! Потерпи…»

Дрожит, вибрирует пол под спиной. Шлепки по железу. Потом долго, очень долго, только мерный гул.

«Хочу туда, где нет войны…»

…А у родного дома черемуха пенится, и клен полощет листвой на ветру. Серый жирный кот дремлет на окне, где пахучая герань в цвету. Тут же глиняный кувшин, полный молока. Жизнь отдал бы, только б напиться…

Из горла вырывается невнятный стон. Торопливое: «Вас зовет, товарищ майор…»

Рука теплая, такая живая, знакомая, надежная.

– Васек, ты цел?

– Цел, командир. Никто, как Бог и маленькие боженятки…

Опять боль. Много боли. Просто болит все тело. Стон, похожий на хрип раненого зверя.

Емельянов ногой толкнул в грудь Хабарова.