– Истина никого не отравляет, – спокойно и отрешенно проронил Лайак.
Он выглядел настолько обычным, насколько вообще мог выглядеть: когда жрец погружался в свое колдовство, его окутывал морозный иней, источающий странные запахи, а вокс-решетка истекала кровью. В настоящий момент Зарду был лишен ауры темного колдовства, но разложение все же оставило на нем свои следы: хотя лезвия и шесть глазных линз, расположенных по щекам на лицевой панели его шлема, могли выглядеть лишь причудливыми изысками тщеславия, Аббадон догадывался, что это было отнюдь не так. Ему было интересно, что он увидит, когда наконец-то сразит Лайака и сорвет деформированный шлем с его головы…
– Истина Пантеона субъективна, – прорычал Аббадон. – Хорус восстал, чтобы освободить нас от одного тирана, а не подчинить четырем. Мы его оружие, и он не будет обязан победой вашим хозяевам. Твоя уверенность, жрец – корень твоей слабости.
– Магистр Войны отнюдь не раб, – возразил Лайак снисходительным тоном. – Он чемпион Четырех, и его направляет сила Восьмеричного Пути.
– Я не доверяю тебе, Апостол. Я не доверяю ни твоим словам, ни твоей вере, ни твоим устремлениям, – Аббадон бросил косой взгляд на Несущего Слово поверх горжета своей терминаторской брони. – Знай, что и Магистр Войны не доверяет тебе, каким бы покровительством ты не пользовался в данный момент. Ты – лишь полезная вещь, но когда вещи больше нельзя использовать, их выбрасывают…
– Ты понятия не имеешь, Первый Капитан, о чем думает, или же что чувствует твой отец, – раздражающе спокойно ответил Лайак. – И ты никогда этого не узнаешь, пока не примешь Их силу, как и Он, и не откроешь себя Пантеону.
Рыча, Аббадон двинулся дальше по проходу. Его шаги издавали громкий звон металла о камень. Лайак же упрямо последовал за ним.
С ними шли и еще четверо – немые Рабы Клинка Лайака, и два терминатора-Юстаэринца Аббадона, под весом которых от каждого шага дрожала палуба. Поступь Лайака была резкой из-за того, что он пытался догнать Первого Капитана – куда бы тот не пошел, Апостол не хотел оставлять его без присмотра. Хорус более чем терпимо относился к своему паразитическому настоящему, и с вниманием прислушивался к тому, что говорил Лайак: ранее религия, проповедуемая Лоргаром, натолкнулась на сопротивление со стороны Магистра Войны, но после попытки переворота Аврелиана и последующего его изгнания принципы, что Хорус ранее считал отвратительными, стали казаться ему приемлемыми из лживых уст Лайака.
Это сильно раздражало Аббадона. Ему не нравились увиденные им тусклые потоки красной, синей, розовой и зеленой энергий, окутавшие его генетического отца в бессознательном состоянии; ему не нравилось вообще все, что он видел. Хорус менялся. Он пал внезапно, истекая кровью из раны, нанесенной псом Руссом, и когда Малогарст Кривой вновь вернул Магистра Войны его сыновьям, Аббадону показалось, что отец вернулся иным.
Больше колдовства. Больше обмана. Больше слабостей.
Воины остановились перед Луперкалем. Инфернальный свет обволакивал лицо Магистра Войны: в бессознательном состоянии он выглядел мерзким, его лицо скривилось под воздействием сил варпа, былая красота же извратилась, а черты лица стали острыми и грубыми, словно у наркомана или же пьяницы. Его глаза дергались под опухшими веками, а некогда полные губы ссохлись в бескровные линии, пока слюна стекала с заостренных зубов.
Хорус был извращен касанием варпа – раздувшаяся и опухшая тень былого величия, возведенная на престол. Он казался огромным, будто все ужасное и нечеловеческое вышло наружу; примарх полностью отдалился от того человеческого облика, в котором он когда-то блистал величием.
Аббадону вспомнил прошлое: Хорус был близок к смерти на Давине, раненый анафемом. Вернувшись к своим сыновьям с новыми силами, он заявил, что Император должен пасть. В момент, когда генетический отец едва не погиб, Аббадон ощущал боль и страдание всей своей жизни. Но сейчас…
После каждого падения Луперкаль возвращался вновь, но каждым разом его истинного начала становилось меньше. Хорус до сих пор верил, что он сам является хозяином своей судьбы, но для Аббадона давно стало ясно, что примарх заблуждается. Ответственность за вступление в ложи, потакание Эребу – все это тяготило Иезекииля, и само осознание этих фактов жалило его душу.
– О, Аббадон, твоя любовь к отцу поколебалась? – издавая звуки, похожие на шипение, тихо смеялся Лайак. – Ты видишь его уязвимым и чувствуешь, как твое почтение перерастает в отвращение? Магистр Войны не слаб, уверяю тебя.
Первый Капитан угрожающе резко повернулся лицом к Апостолу:.
– Если ты еще раз столь непочтительно отзовешься о Магистре Войны, я убью тебя прямо здесь.
Завывая сервоприводами, терминаторы Аббадона моментально изготовились к открытию огня, и болты дослались в затворные каморы. В ответ им жар, исходящий от Рабов Клинка, возрос, когда воины начали преображаться для схватки.
Лайак же лишь вновь засмеялся.
– Ты говоришь слова верности, но твоя реакция выдает тебя. Я – голос твоих самых сокровенных мыслей, не так ли, Иезекииль?.. Луперкаль – сосуд Хаоса. Самый могучий, самый возвышенный… – Лайак встал на колени, и склонил голову. – Он чемпион самого Пантеона, но ты смеешь думать, что он немощен?..