Собор Парижской Богоматери. Париж
– Ласку зовут Адуиной, лисицу – голубой ногой или лесным бродягой, волка – серой или золотой ногой, медведя – стариком или дедушкой. Колпак гнома делает невидимым и позволяет видеть невидимые вещи. Всякую жабу, которую хотят окрестить, следует одеть в красное или черное бархатное платье и привязать ей к шее и ногам по колокольчику. Крестный отец держит голову, крестная мать – задние ноги… Злой дух Сидрагасум властен заставлять девушек плясать нагими.
Двор чудес. Художник – Густав Доре. 1860 г.
– Клянусь обедней, хотел бы я быть злым духом – Сидрагасумом! – перебил Жан.
Между тем бродяги продолжали вооружаться, перешептываясь в другом конце таверны.
– Бедняжка Эсмеральда, – говорил один цыган. – Ведь она наша сестра; надо вытащить ее оттуда.
– А разве она все еще в соборе? – спросил один из бродяг с еврейским лицом.
– Да, черт возьми!
– Ну, так идем на собор, товарищи! – крикнул бродяга. – Тем более что в часовне Святых Ферреоля и Ферруциона есть две статуи – одна святого Иоанна Крестителя, а другая – святого Антония – обе из чистого золота и вместе весят семь золотых марок пятнадцать унций; а серебряные золоченые пьедесталы их весят семнадцать марок пять унций. Я это знаю; я ведь золотых дел мастер.
В эту минуту Жану подали его ужин. Он воскликнул, положив голову на грудь девушки, сидевшей рядом с ним:
– Клянусь святым Вульфом Люком, которого народ называет святым Гоглю, я вполне счастлив! Передо мной торчит какой-то дурак с рожей гладкой, как у эрцгерцога; а у соседа слева зубы такие длинные, что закрывают весь его подбородок. А сам я похож на маршала Жиэ при осаде Понтуаза. Я так же, как он, опираюсь на холм. Черт возьми, приятель, ты с виду похож на торговца, а усаживаешься рядом со мной. Я, любезный, из дворян. Торговля несовместна с дворянством. Убирайся отсюда!.. Эй, вы там, перестаньте драться! Как, Баптист Крок-Уазон, у тебя такой великолепный нос, а ты рискуешь подставлять его под кулак этого быка! Дурак! Non cuiquam datum est habere nasum[136]. А ты, право, божественна, Жаклина Ронж-Орейль, жаль только, что у тебя нет волос. Эй! Меня зовут Жан Фролло, и брат мой – архидьякон. Черт его побери! Все, что я говорю вам, – правда. Делаясь бродягой, я с легким сердцем отказался от половины дома в раю, которую брат сулил мне: dimidiam domum in paradiso. Привожу его подлинные слова. У меня есть владение на улице Тиршап, и все женщины влюбляются в меня. Это так же верно, как верно то, что святой Илия был хорошим золотых дел мастером, что пять цехов славного города Парижа – это дубильщики, сыромятники, ременщики, кошелечники и седельщики, а святого Лаврентия сожгли на костре из яичных скорлуп. Клянусь вам, товарищи:
Посмотри, моя милая, светит луна. Взгляни в отдушину. Как ветер мнет облака! Вот и я так твою косынку. Эй, вы, бабы, смотрите, как текут сопли из детских носов и со свечей! Христос и Магомет! Что это я ем, Юпитер! Эй, хозяйка! На голове у твоих девок волос нет, зато их находишь в яичнице. Старуха! Я люблю лысую яичницу. Ах, чтоб тебя черт схватил за нос! Чертовски хороший кабак, где девки причесываются вилками!
Говоря это, он разбил тарелку об пол и запел во все горло:
Между тем Клопен Труйльфу окончил раздачу оружия. Он подошел к Гренгуару, который, поставив ноги на перекладину камина, казался погруженным в глубокое раздумье.
– Друг Пьер, – начал тунский король, – о каком ты черте думаешь?
Гренгуар обернулся к нему с меланхолической улыбкой:
– Люблю я огонь, ваше величество. Я люблю его не по той тривиальной причине, что он согревает нам ноги или варит наш суп, но люблю его за его искры. Иногда я по целым часам смотрю на них. Я открываю тысячу вещей в этих звездах, усеивающих черный фон очага. Эти звезды – тоже миры.
– Гром и молния, если я тебя понимаю! – сказал бродяга. – Знаешь ли ты, который час?
– Не знаю, – отвечал Гренгуар.
Клопен подошел к герцогу египетскому.
– Друг Матиас, неудачное мы выбрали время: говорят, король Людовик Одиннадцатый в Париже?