Там, где ангелам нет места

Водоочистительные системы не справлялись с таким напором нечистот, и временами в водоснабжение города попадала какая-нибудь страшная зараза, в виде мутировавшего паразита или химического яда.

Канализации «самого благополучного и свободного города» блистали всей своей фэнтезийностью и мрачной фантастикой, ибо там могли встретиться самые причудливые формы жизни. Самые знаменитые цирки уродцев становились комнатами детских забав по сравнению с канализацией. Трехглавый паук, диаметром в метр; шестиглазые кошки, с четырьмя хвостами; сообщества крыс, выросших до полутора метров в длину, черви, длинной с анаконду: эти и ещё тысячи самых отвратных фантастических тварей водилось под ногами «Вестников Свободы».

Самое примечательное, что могло случиться – в канализации жили тысячи людей. Кто-то не пожелал мириться с новым порядком, кто-то не способен банально поддержать своё существование в новом мире, ну некоторые опустились под землю, дабы вконец освободиться от всех законов и правил. И каждый божий день этим людям приходилось встречаться с ужасами мутаций и отравленной среды. Кланы бандитов, коммуны несогласных, племена дикарей и орды нищих: все они вынуждены сражаться с теми монстрами, что рождаются в химической фантасмагории элементов.

Наверху – самые высокие технологии, мир, где компьютеры и автоматические системы управляют сферой услуг, полнейшая автоматизация, погружение в разврат и декадентство, лень и похоть на каждом шагу. Внизу – смерть на каждом шагу, боль, мрак, каждый день столкновение с тварями, о которых даже самые смелые фантасты помыслить боялись, нетерпение слабостей, ибо они становились причиной моментальной гибели.

Наверху – плотский рай, каждый день в котором люди предаются такому разврату, что старый Содом кажется детским садом. Внизу – самый настоящий ад, в котором способны выжить самые стойкие и хладнокровные.

Два мира существовало рядом друг с другом, дышали друг другу в спину, но не касались друг друга. Рядом, по сути, на расстоянии ювелирной алмазной грани, но так далеко, словно это два разных мира, которым уже никогда не суждено встретиться и посмотреть друг другу в глаза и понять суть промышленного растления, рождающего страдания.

Эрнест пристально наблюдает из своей комнаты за канализационным люком. Он всё это время думал о тех, кто сейчас под его ногами. О тех, кто словно нищие гномы – существуют под землёй и сражаются с ужасами подземелий.

Мужчина посмотрел на облака, кинувшие на город беспросветный ночной мрак. Он не понимал, как ради тысячекратных прибылей можно губить природу, но это не запрещалось. Гранд-федеральный закон «Приоритет рыночного производства» позволял капиталистам буквально плевать на природу. По закону – уничтожение природы есть путь к полному становлению рыночной свободы, инициативности предпринимательства и развитию производства. Действительно, рынки были завалены промышленными товарами, но цена их страшна – уничтоженные гектары живого леса, выжженные химией изумрудные луга, отравленные реки, где вода стала похожа на мазут. Но никто не говорил, что нельзя заработать на озеленении. Так появились компании по «Обращению вспять промышленного проклятья». В карманы буржуа потекли бурные реки денег, а природа приобретала первозданный вид, чтобы потом вновь стать серым пеплом. Сплетясь в единую систему, всё замкнулось в финансовый круг: смерть экологии – её выздоровление – снова смерть и вновь её исцеления. Современные технологии позволили замкнуть этот порочный круг, ставший источником бесконечных прибылей.

Эрнест естественно возмущался этому, но ничего поделать не мог. Он и сам должен был отстаивать интересы своей Корпорации на «Форуме Свободы». За всё, то время, что он проработал, его мышление окончательно потеряло всякую надежду на исправление людей и обращение всех механизмов «Свободы» вспять.

Они принимали новые нормативно-правовые акты целыми стопками. Поправки в законы, новые распоряжения, постановления и сами законы выходили как из конвейера. Комитет по юридической переработке действовал практически без отдыху всегда захламлялся тоннами бумаги. Но вся суть бумажек сводилась к одной линии – беспрецедентное укрепление позиций Корпораций и общественных движений, над которыми властвовал Культ Конституции. Государство превращалось в обычную площадку по обслуживанию интересов всех сторон. В очень слабую и ничтожную площадку, что Корпорации и Культ порой брали управление на местах в свои руки, диктуя беспомощной власти необходимый порядок действий, выгодный только Бог знает кому.

Эрнест продолжал стоять у окна комнаты и всматриваться в дождь. В руках он держит кружку чая, над которой парили клубы дыма. Левую руку мужчина убрал в карман чёрных официальных брюк. На светло-голубой рубашке стояло несколько тёмных пятен. Они образовались, когда всё-таки чай пересекал черту и падал гроздями капель на ткань.

Мужчина старался не выходить за пределы гостиницы, в которой Корпорация селила своих представителей, ибо за её порогом начинался ад для депутата. Эрнест не мог стерпеть всего того, что творилось за дверьми, его душу и нутро просто выворачивало при виде «Вестников Свободы», которые здесь в переизбытке.

Внезапно дверь скрипнула, и мужчина обернулся, мельком вновь приняв черты одноместного номера.

На пороге стояла девушка невысокого роста, с глазами цвета топаза, прекрасно вписывающиеся в утончённое лицо. Выравненные тёмные волосы аккуратно уходили за спину. Теперь на даме был не строгий костюм, а прекрасное вечернее алое платье. В руках у девушки расположилась небольшая папка.

– Эбигейл, – в голосе Эрнеста проскользнули нотки радостного ликования, – не стой в дверях.

Девушка поспешила пройти. За последние дни общения она заметила изменения в характере своего напарника. На его губах стала чаще появляться улыбка, во взгляде пропали оттенки скорби и голос перестал быть подавленным. Парень, который не отличался праздностью, теперь иногда шутил и стал вообще улыбаться. Наедине он часто говорит, что ненавидит этот проклятый город, но всё же прошлая мрачность стала постепенно отступать.

Эбигейл прошла к единственному креслу в углу и устроилась в нём. Она аккуратно присела в роскошную мебель и тут мужчина слегка усмехнулся:

– А это кресло тебе подходит.

Глаза девушки бросились разглядывать расцветку мебели, и тут она поняла, что кресло, и её платье – насыщенного алого цвета. Губы гостью слегка шевельнулись, разойдясь в улыбке.

Эрнест присел на кровати, заправленной белыми покрывалами, и уставился на девушку.